— Поразительно, сьер! — пробормотал за моей спиной Киби, явно слышавший эту историю далеко не в первый раз.
— А потом нежданно-негаданно, как снег на голову — умер мастер Гербольд. Тридцатью годами раньше я в силу природной склонности, образования, опыта, молодости, семейных связей и личных амбиций — был идеальным кандидатом на его место. Когда же я и в самом деле занял его, нельзя было найти никого, менее подходящего! Я ждал так долго, что не знал ничего, кроме ожидания, и тяжкий груз никчемных фактов задушил мой разум. Но я заставил себя принять назначение и провел невероятное количество времени, вспоминая планы и максимы, разработанные мной к вступлению в эту должность много лет назад…
Он замолчал, вновь углубившись в себя. Сознание старика показалось мне еще более темным и обширным, чем хранимая им библиотека.
— Но старая привычка к чтению по-прежнему не давала мне покоя. Я проводил за книгами дни и даже недели, вместо того чтобы управлять тем, что возглавил. А затем — внезапно, словно бой часов — ко мне, оттеснив старую, пришла новая страсть. Ты уже догадываешься, о чем я говорю?
Я сознался, что — нет.
— Я читал — или, по крайней мере, полагал, будто читаю — сидя у того стрельчатого окна на сорок девятом этаже, что выходит на… Надо же, забыл. Киби, куда выходит это окно?
— В сад обойщиков, сьер.
— Да, припоминаю: такой маленький, зеленый садик — по-моему, они сушат там розмарин, которым набивают подушки… Словом, я просидел у этого окна несколько страж, и вдруг обнаружил, что вовсе не читаю. Некоторое время я просто не мог понять, что делал до этого. Пытаясь облечь это в слова, я вспоминал лишь определенные запахи, ощущения и цвета, не имевшие, казалось бы, никакого отношения к обсуждавшимся в моей книге вопросам. Наконец я осознал, что не читал книгу — я наблюдал ее, как обычный физический объект. Воспоминания о красном шли от красной ленты, пришитой к корешку для того, чтобы закладывать нужную страницу. Шероховатость, ощущаемая пальцами, — от шероховатой бумаги, на которой был напечатан том. А запах был запахом старой кожи вкупе с почти выветрившимся переплетным клеем. Вот тогда-то я, впервые увидев книгу саму по себе, понял, что есть забота о книге.
Рука его сильнее сжала мое плечо.
— У нас здесь имеются книги, переплетенные в кожу ехидн, кракенов и животных, вымерших так давно, что следы их существования дошли до ученых нашего времени лишь в виде окаменелостей. Есть книги в переплетах из совершенно неизвестных нам металлических сплавов и книги, переплеты которых сплошь усыпаны драгоценными камнями. Есть книги в футлярах из ароматической древесины, попавшей к нам сквозь неизмеримые пространства, разделяющие миры, — и книги эти драгоценны вдвойне, ибо никто на всем Урсе не может прочесть их.
У нас есть книги, отпечатанные на бумаге, изготовленной из растений, выделяющих необычные алкалоиды, отчего читателем, переворачивающим страницы, вдруг овладевают причудливые фантазии и видения. Есть книги, отпечатанные не на бумаге, но на тончайших пластинах белого нефрита, слоновой кости и перламутра, или же на листьях неизвестных растений. Есть и книги, с виду вовсе не похожие на книги — свитки, таблички и прочие записи на сотнях разнообразных материалов. Здесь есть — хотя я уже не вспомню, где именно он лежит, — хрустальный куб размером с твой ноготь, содержащий книг больше, чем собрано во всей библиотеке. Какая-нибудь шлюха могла бы украсить им ухо, как серьгой, — но во всем мире недостало бы томов, чтобы адекватно украсить и другое! И вот, осознав все это, я посвятил жизнь заботе о книгах.
Семь лет я занимался этим, и тут, стоило нам решить явные и косвенные проблемы, связанные с хранением, и вплотную подойти к началу первой со времен основания библиотеки генеральной ревизии фондов, глаза мои истаяли, точно свеча. Тот, кто вверил моему попечению все эти книги, ослепил меня, чтобы я понимал, кто печется о самих попечителях…
— Если вы не можете прочесть письма, сьер, — сказал я, — я буду рад прочесть его вам вслух.
— Верно, — пробормотал мастер Ультан, — я и забыл… Киби прочтет — он хорошо читает. Возьми, Киби.
