Воины закалывают животных. Купая руки в дымящейся крови жертвы, жрицы наполняют до краев ритуальные кубки и несут к укрепленному рукоятью в земле мечу-акинаку. Они опрокидывают их над почерневшим лезвием. Темно-красная пенящаяся кровь стекает на землю. Так сираки одаривают еще и грозного бога Ахардея, покровителя воинов.
— Пошли, лучезарная, счастья в каждую хижину, урожай в поле, изобилие корма на пастбищах! Дай приплод скоту! Дай племени крепких младенцев — добрых воинов, красивых жен!
Начинается пир. Вареное мясо, кымыз-кулала и лепешки заготовлены еще с вечера. На только что разожженных кострах жарится мясо жертвенных коней. В воздухе висит запах густого дыма и свежей крови. Пламя костров отражается в металле мечей и воинских доспехов. Сираки пьют кымыз-кулалу. Ковши то и дело идут по кругу, наполняя опорожненные кубки. Почти у всех в руках большие куски мяса. В ход идут ножи и зубы. Жир течет по голым волосатым рукам, капает на подолы полотняных рубах, на землю.
Смех, звон доспехов, гром бубна и тимпанов. Веселый свист костяных свирелей. Неуклюже прыгают лохматые старики. Видимо, кымыз-кулала уже ударила в голову.
Приносят скатанный в трубку большой ковер. Музыка становится мелодичнее, протяжнее, нежнее, как дуновение утреннего ветерка. Почти не касаясь земли носками мягких сапожек, грациозно изгибаясь, кружатся вокруг ковра девушки в ярких пурпурных одеждах. Солнце искрится в золоте браслетов и диадем, в больших, мерно покачивающихся серьгах.
Одна за другой выходят на ковер степные красавицы. Они то плывут легко, распластываясь над фантастическим узором ковра, то вдруг устремляются ввысь, вызывая возгласы восхищения. Зрители подбадривают танцовщиц ударами чаши о чашу, звоном мечей…
На ковре высокая девушка с сильным, но еще не развившимся телом. Она полна юной прелести, как раскрывшийся бутон асфоделя[37]. Лишь кусок легкой ткани, расшитый золотыми звездами и отороченный черной каймой, прикрывает бедра. На черных блестящих волосах — серебряная диадема. Тройная петля жемчужного ожерелья сбегает на грудь. На узких запястьях глухо позванивают массивные браслеты. Причудливое сверкание украшений оттеняет чистые, четкие линии тела.
Люди замерли снова, как перед восходом солнца. Тишина опустилась над степью. Осталась только мелодия, печальная, едва слышная, да эта девушка, сверкающая, словно дочь Солнца.
И танцевать начинает она по-особому, не так, как другие. Тело еще неподвижно, но линии его уже струятся, неуловимо меняясь. Звуки музыки нарастают, в мелодию вплетается тихий, редкий перезвон тимпанов. Гибкое тело становится подобно колеблющемуся языку пламени. Все сильнее и сильнее раскачиваются бедра. В такт им плавно, будто крылья, движутся руки, грудь выдается вперед, еще больше подчеркивая сходство девушки с прекрасной неведомой птицей. Кажется, что она вот-вот сорвется с ковра и улетит, навсегда исчезнув из глаз очарованных зрителей…
Музыка гремит, как гневный голос богов. В страстном порыве кружится танцовщица. Ткань спиральными кольцами облегает бедра, делая фигуру похожей на изящную амфору. Сполох, огненный смерч буйствует на ковре…
Темп музыки постепенно спадает. Свирели выводят протяжную мелодию. Тело девушки медленно изгибается, как у змеи, пока снова не замирает в напряженном ожидании. К ней кубарем катится Гобрий.
Воины взвыли от восторга. Все сорвались с мест. Звон, грохот, крики. Многие опрокинули котлы, бьют палицами в их гулкие днища. Никогда еще степь не слыхала такого ликования.
…Ни одна девушка не осмеливается больше выйти на ковер. Всем ясно, кому достанется главный приз состязания — золотой пояс, отделанный рубинами.
Как ни был оглушен взрывом восторга Дион, он все же сумел разобрать слова Навака:
— Это твоя будущая воспитанница, Дион, — дочь повелительницы!
Эллин был поражен. Двенадцатилетняя Зарина! Совсем еще девочка! Он представлял ее совсем не такой. Определенно в степи женщина созревает быстрее, чем в душных городах Эллады.
* * *
Последний луч солнца гаснет за стенами крепости, куда уже возвратился народ. Становится совсем темно. Только белеют на берегу под луной черепа жертвенных лошадей да ночной ветер играет язычками пламени догорающих костров. Их отблески освещают неуклюжую фигуру Гобрия, одиноко застывшую на берегу Ахардея. Длинная уродливая тень мечется за его спиной по зарослям камыша, словно степной дух, отплясывающий фантастический танец ночи. Сам Гобрий кажется наполовину вросшим в землю. Взвихриваемое ветром пламя тускло отражается в глазах урода.
