Кривец был совсем не похож на товарища. Это был сдержанный, рассудительный человек, скупой в движениях и в проявлении своих чувств. Никто нс видел, чтобы Кривец когда-нибудь очень радовался, зато как будто и грустным его никогда не видели. Он считался одним из лучших пулеметчиков в бригаде.
Шатура никак не мог успокоиться, глаза его возбужденно горели.
— Про партизан как сказал, а?
— Я каждый раз, как послушаю, так будто умней становлюсь. Сил больше, и воевать лучше хочется.
— А мне, хлопцы, когда я слушал приказ товарища Сталина, — дружески, сердечно заговорил Туровец, — особенно запали в душу слова о том, что советский народ может творить чудеса. Мне показалось, как будто он для нас это сказал. Тяжко нам сейчас, хлопцы, но не надо унывать.
Один раз не вышло; еще попробуем, да с большей силой, с большей злостью!
Главное — не вешать головы!
— Было такое, чего таиться, — чистосердечно признался Шашура. — Как увидел ночью — не удалось, нужно отступать назад и потом сидеть почти без патронов, — подумал: ну, конец. А теперь — не, т! Не на таких наскочил фриц! Только б отбить у него побольше боеприпасов… Товарищ комиссар, а вы попросите Москву, чтоб прислали патронов. Тогда мы так рванем, что перья полетят с этих фрицев!
("Рванем" — было любимым словом Шашуры.) Мы им такое чудо покажем, такое чудо.
— Как он там теперь — товарищ Сталин?
Трудно ему, — помолчав, сказал подрывник.
— Диво ли, такая война. Столько забот.
Я тут около своего пулемета сижу, командую одним человеком и отвечаю вон за какой узенький участочек, и то хлопот хватает.
Ну, а командиру роты или командиру отряда еще тяжелей. Нужно думать не об одном, а о сотне человек, да все обдумать, угадать… А у товарища Сталина сколько таких рот да отрядов!..
Продолжить Кривцу нс удалось — вокруг загрохотали взрывы. Вражеские минометы били без прицела, "по площади".
В лесу стоял сплошной гул, как будто налетел страшный бурелом. Одна мина, разорвавшаяся поблизости от окопчика, как косой срезала верхнюю половину орехового куста.
Через несколько минут, так же неожиданно, как начался, налет прекратился.
Шашура, выпрямившись, с душевным подъемом заговорил:
— Зажег нас товарищ Сталин своими словами. Сидеть стыдно! Такие дни подходят, а мы тут, черт побери, согнувшись! Эх, покажу я еще, калина-малина, чудеса!
Туровец спросил, как добраться до командира роты, и начал прощаться.
— Куда вы? Посидите у нас, — попросил Шашура.
— Не могу, друзья, вы у меня не одни. — И Туровец, выбрав удобный момент, выпрыгнул из окопа.
Комиссар вернулся в штаб бригады после полудня.
Комбриг коротко высказал то, над чем много думал в этот день, передал последние разведсведения.
— Что бы ни было, нужно прорываться.
Если самолет не прилетит, без боеприпасов будет трудно, но, сам знаешь, другого выхода нет. Как сказал Дантон: нужны — дерзость, дерзость и еще раз дерзость! — пошутил Ермаков.
Он любил повторять эти слова, и Туровец прозвал его "Дантоном двадцатого века".
— Как опи под Коржевкой? — спросил Туровец.
— Вот и меня Коржевка привлекает!
Разведчики доносят, что там стоит батарея противотанковых орудий и около роты пехотинцев. В село расположился какой-то штаб, чувствуют они себя, по всем приметам, уверенно.
Ермаков привычно потянулся к карте и отрывисто бросил:
— Есть два варианта: на Рылсвский лес и… на Коржевку. Как ты?
Туровец ответил не сразу. Опершись руками о стол, яа котором лежала карта, комиссар исследовал — в который раз! — такой знакомый квадрат ее, покрашенный почти сплошь в зеленый цвет, с красными подкоаками, кружочками, стрелочками (старыми, которые он хорошо знал, и новыми, только что начерченными карандашом комбрига), со всеми знаками, обозначавшими узлы немецкой обороны. Он с особенным вниманием вглядывался в значки, поставленные на подступах к Рылевскому лесу и Коржевке.
Беспокойный, порывистый Ермаков ходил вокруг стола и нетерпеливо ждал. Не нравилась ему медлительность комиссара.
Подняв глаза от карты, Туровец снова стал расспрашивать о результатах разведки, о поведении карателей на Рылевском направлении.
— Моя мысль — бить там, где меньше ждут, — сказал он наконец. Гитлеровцы, надо думать, уверены, что мы, лесные люди, пойдем, конечно, в лес… А мы возьмем да и сделаем наоборот: ударим на Коржевку.
