Только я собрался просмотреть последние сообщения по видео, как Ван вдруг вскочил с кровати.
— Есть! Нашел!
Я взглянул на него, а Тор после минутного колебания выключил автомат.
— Вопрос первый, — голос Вана звучал торжественно, — сдадите ли вы экзамены у Пата?
— Нет, — ответил я.
— Пожалуй, нет, — подтвердил Тор.
— По нулю обоим, — изрек Ван совсем так, словно он был цереброскопом. — В том-то и дело, что сдадите.
Тор пожал плечами. Я хотел о чем-то спросить, но Ван не дал мне сказать ни слова.
— Не мешай. Вопрос второй: долго ли вам придется зубрить?
— Минимум две недели, — ответил Тор, подумав.
Я кивнул.
— Опять ноль. Ни секунды.
— Хорошо! Но…
— Подожди. Вопрос третий: как бы вы назвали человека, который поможет вам это осуществить?
— Гением!
— Защитником угнетенных!
— Единица! — ответил Ван. — Этот человек — я. Присвоенные мне титулы напишите печатными буквами на листе и повесьте над моей кроватью. Так вот, идея настолько проста, что даже удивительно, как никто раньше не додумался до этого. С чем цереброскоп сравнивает полученные от нас ответы? С сообщениями, идущими от мнемотронов. Стало быть, достаточно подключиться к волноводу, собрать информацию и послать ее на передающее устройство с силой, равной силе тока нашего мозга. Эту информацию зарегистрируют как ответ на вопрос. Если ты сам в это время не будешь ни о чем думать, ответ получится на сто процентов правильный. Ну, как?
— Идея отличная, но для ее осуществления необходимо знать устройство цереброскопа. А как ты узнаешь? Ведь в наших мнемотронах о нем нет ни слова.
— Это трудность технического порядка, отчего идея не становится менее великой.
— Однако что-то нужно сделать.
— Я подумал об этом. Устройство автомата мы узнаем во время дежурства Макса.
— Но он не разрешает даже приблизиться к машине. Попробуем лучше во время дежурства другого ассистента.
— Ничего, разрешит. Ты, Тор, пойдешь к нему со своими средневековыми бумажками — почтовыми марками, — так, кажется, они называются. Макс по ним с ума сходит. Можешь даже подарить ему несколько штук. Важно, чтобы он не помешал осмотреть аппаратуру.
— Ладно, но…
— Никаких «но». Для общего блага тебе придется обуздать свою непонятную любовь к намазанным клеем бумажкам.
Больше спорить было не о чем. На следующий день мы пошли к Максу.
— Вы не видели цереброскоп? Не унывайте, еще увидите, скрипуче рассмеялся он вместо приветствия.
— Видели. Ничего особенного — немного проводов и стул под шлемом. А поближе мы с ним познакомимся во время беседы с Патом, — начал Ван.
— Ну-ну, — засмеялся Макс, на этот раз уж совершенно неизвестно почему.
Ободренный столь удачно развивающейся беседой, Ван приступил к существу дела.
— Коллега, — он указал на Тора, — только что получил из Европы несколько марок, но не знает, к какому периоду они относятся.
— Да? А ну, покажите-ка…
Я впервые увидел на лице Макса нечто вроде возбуждения.
Ван толкнул Тора, который нехотя подошел к Максу и жестом, полным отчаяния, протянул ему альбом. Макс схватил его, открыл.
— О, чудесные марки, прекрасные марки! — Слово «марки» он произносил особенно любовно. — Например, эта, коричневая. Произведение искусства, а? — обратился он к нам.
— Конечно! — воскликнули мы в два голоса.
Подавленный Тор молчал.
— Великолепная работа древних мастеров! — продолжал Макс. Он был уже на третьей странице и склонился над изумительными треугольниками с грибами. Мы с Ваном оставили его и подошли к цереброскопу.
Вход в кабину был приоткрыт. Я просунул голову внутрь. Стульчик, шлем, какие-то переключатели, клавиши, крохотные контрольные лампочки…
— Тут где-то должна быть схема… — шептал Ван, пытаясь заглянуть под сиденье. — Не вижу. Какой-то щит с гнездами. Есть! — он откинул спинку стула, под ней поблескивала схема.
Мы молча рассматривали ее.
— Здесь, — ткнул я пальцем в схему. — Подключаться надо здесь.
— Согласен. Но где эта штука? Может быть в кабине?
— Черт его знает! Хотя смотри! Вот центральный делитель импульсов. Подключение должно быть сразу за ним.
— Делитель здесь, — Ван показал на округлый кристалл, мерцающий в темноте, глубоко под сиденьем.
