Кешка мог бы и сказать, что в том пакете, но не иначе как важничал, задавался, как тот шляхтич, у которого гонору больше, чем здравого смысла. Конечно, Кешка не шляхтич, Кешка единственный среди велешковичских ребят знает, как в Красной Армии принимают присягу, потому что один Кешка бывал на этой церемонии.
Не торопясь, Кешка достал из кармана ножик с множеством маленьких ножичков, отвёрток, пилочек и разрезал суровую нитку.
Под белой тряпочкой оказалась ещё одна — полотняная, а под ней что-то красное с золотыми кистями. Кешка взял это красное, встряхнул и… все даже ахнули от удивления. В Кешкиных руках пламенело красное знамя с золотой звездой, гербом Советского Союза и золотой надписью вокруг него: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
— Лёва, подай мне вон ту жёрдочку, — попросил Кешка Лёву.
Вдвоём они прикрепили знамя к жёрдочке, а жёрдочку к шкафчику.
— Теперь будем принимать присягу, — сказал Кешка и уже совсем по-военному скомандовал: «К принятию присяги на верность Социалистической Отчизне прошу построиться…»
Данилка, Лёва, Максимка и Густя стали в шеренгу. Кешка взял со стола тетрадь, раскрыл её.
— Сейчас я буду читать текст присяги, а вы повторяйте за мной… Слово в слово… Потом каждый из вас распишется под присягой, — Кешка кашлянул в кулак, не торопясь, выразительно произнося каждое слово, начал читать написанную им самим присягу. Той, армейской, которую принимали в армии, у него не было: — «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды красных партизан, клянусь, не жалея живота своего, сражаться с ненавистным врагом, который топчет нашу священную землю. Я буду смелым, мужественным, дисциплинированным в этой борьбе. Буду сознательно выполнять приказы моих командиров. Если же я испугаюсь или изменю, пусть общее презрение народа будет мне страшным наказанием».
Дочитав присягу до конца, Кешка взял перо, расписался под присягой: Иннокентий Листопаденко. Потом Кешка подошёл к знамени, стал на колени, поцеловал край знамени.
— Теперь твоя очередь, Данила Чупринец, — сказал он.
По-военному стуча пятками о пол, Данилка подошёл к шкафчику, старательно вывел подпись: Чупринец Данила Захарович и также поцеловал краешек знамени. За ним и остальные закрепили присягу подписями и целованием знамени.
— Теперь я что-то вам покажу, — таинственно сказал Кешка.
— Подожди, Кешка, — остановил его Максимка. — Скажи, ты ничего не напутал, когда читал присягу?.. Почему мы должны были поклясться, что не пожалеем живота, а не головы?.. Во всех книгах пишется, что герои не жалеют головы или жизни. А ты читал «не пожалеем живота…».
Врасплох заданный вопрос смутил не только Кешку.
— Почему? Почему? — растерянно сказал он. — Я сам слышал, так говорилось в присяге.
— Может быть, где и говорилось, но нам бы лучше поклясться, что не пожалеем головы, — стоял на своём Максимка. — Голова же важнее живота.
— Хватит вам, — прекратил ихний спор Данилка. — Ты, Кешка, хотел что-то показать?..
Кешка очень обрадовался, что Данилка выручил его. Он уже и сам начинал сомневаться: может, и правда ошибся.
— Теперь пойдём на кладбище, — объявил Кешка.
Зылю-Бородылю повезло.
Нет, не сразу.
Сначала он подумал, что Данилка его обманул. От Данилки чего хочешь можно ожидать.
Но нет. Зыль-Бородыль копнул сапёрной лопатой ближе к хлеву и почувствовал, как она наткнулась на что-то мягкое. Покопал рукой и вытащил одно за другим все четыре голенища от валенок. Два чёрных широких — Клемовых. Зыль-Бородыль сам видел у Клема валенки с такими голенищами. Два голенища были белые, узкие. Не иначе как покойницы Клемихи.
«Так, — мысленно сказал Зыль-Бородыль, — попался, господин бургомистр! Теперь не я, а ты будешь висеть на виселице. Где тебе и надлежит быть…»
Зыль-Бородыль не то что недолюбливал Клема, он всей душой ненавидел его. И за то, что Клем учёный, инженер, а он, Зыль-Бородыль, умел только расписываться да читать. И за то, что Клем пренебрегает им. А зачем пренебрегать? Два сапога — пара. Оба служат одному богу — фашистам.
Зыль-Бородыль аккуратно завернул голенища в тряпку и быстро пошёл к начальнику полиции господину Кресендорфу.
