Вообще, налет цивилизации в человеке, все то, что мы называем объединяющим словом «культура», все это очень тонко и зыбко. Культура, то есть совокупность знаний и умений, правила хорошего тона и взаимной вежливости, мода и стиль, галантность и гигиена — все то, что в нормальной жизни видится мощным пластом — в условиях, когда человек поставлен перед необходимостью ежедневного и ежеминутного выживания, вся эта «культура» на поверку оказываются тоньше той плёнки, которая отделяет в яйце белок от скорлупы.
Упаси вас Бог попасть в касту чмырей!
На моей памяти, за двадцать месяцев службы в Афгане, в банду рвануло четыре человека. Трех из них я знал лично. Все до одного они были чмырями! И всех полковых чмырей, которых я встречал, объединяло одна общая для всех черта: полное отсутствие морально-волевых качеств.
Есть тьма способов быть причисленным к лику чмошников. Самый простой из них — перестать следить за собой. Перестать умываться, бриться, стираться. Товарищи, на первых порах мягко, а потом все настойчивей, станут делать тебе замечания. А когда на щеках образуется перманентная щетина, хэбэ засалится, а руки покроются цыпками от грязи, ты сам, незаметно для самого себя превратишься в чмо и даже не заметишь, что отношение сослуживцев к тебе уже давно изменилось и не в лучшую сторону. Что разговаривают с тобой пренебрежительно и даже офицеры отводят от тебя свой взор, чтобы не омрачать настроения. У нас в учебке был такой — курсант Кокурин. Здоровенный плечистый детина перестал следить за собой и начал покрываться слоем грязи. В скором времени его одновзводники, устав намекать и делать замечания, стали обращаться с ним как с чмырем, и парень полетел в пропасть. Его кулачищами можно было сваи заколачивать, но даже самый щуплый курсант мог походя пнуть его совершенно безнаказанно, как котенка. Кокурин даже не подумал бы отвечать. Бывало, в редкие минуты отдыха, кто-нибудь из курсантов скажет: «Пляши, Кокурин» и Кокурин рад стараться — пляшет, веселит курилку. Когда шло наше распределение по войскам, и решался вопрос: кто поедет служить в Афган, а кто останется в Союзе, Кокурин снова отчебучил. На батальонном построении встал перед комбатом на колени и, хватая его за ноги, весь в слезах, стал умолять не отправлять его в Афган. И ведь сработало! Не отправили. Впрочем, не один Кокурин цеплял майорские коленки. Три вполне достойных пацана, все полгода курсантской службы тянувших лямку не хуже других, перед строем на коленях просили оставить их в Союзе. Еще пять минут назад равные нам, стояли они на коленях на глазах у четырехсот курсантов двух учебных рот и, размазывая сопли и слёзы, лепетали о маме. Удивительно, но и этих тоже оставили в Союзе. Хотя, если вдуматься, зачем они нужны в Афгане? Этой же ночью всю троицу всей ротой пинками и кулаками произвели в чмыри. До самой нашей отправки оставались они париями, не имевшими права сесть с нами за один стол в столовой.
Другой способ попасть в чмыри — это парашничать. Кормили в Афгане не то, что — сносно, а очень даже неплохо. С учебкой разница поразительная! Если в будние дни на стол для десяти человек полагалось две банки сгущенки, то по воскресеньям ставили все пять. Не говоря уже о мясе, сахаре, рыбе. Если на складе не находилось сгущенки — давали сыр. Хлеба — «от вольного». Его, горячего, белого, свежайшего можно было брать сколько душе угодно. Призвавшись в апреле с весом в семьдесят четыре килограмма, я, будучи бесправным духом, в первую мою афганскую зиму наел загривок до девяноста! На моей лоснящейся роже можно было вшей бить. И даже при такой обильной кормежке, находились отдельные типы, которые лазили по чужим бачкам и котелкам! Едва освободиться какой-нибудь стол — они тут как тут: смотрят, что не доедено и подметают остатки. Их так и называли — парашники. Собой они пополняли ограниченный контингент чмырей.
Был еще третий, самый распространенный способ заделаться чмырем. О нем мне тут же рассказал грозный выводной гауптвахты Витёк Миронов. Оказывается, они с Жиляевым были из одной роты — шестой. Как и мои земляки.
