Да, вспомнил! Это было также исключение из пионеров, но совершенно по иному поводу: родители Герки Хайкина уезжали в Израиль и увозили всю родню, так перед этим самого Герку, разумеется, тоже исключили. Проводилось мероприятие с мрачной суровостью военно-полевого трибунала. На линейку построили всю школу, поставили Герку перед строем, под напряжённый барабанный бой медленно развязали алый галстук, сняли с груди значок, затем произнесли обличительно-бичующие речи... Натурально, так и было! Не то что в случае с Юрачуком и Затуливитером, которых "обезгалстучивали" тихонечко, незаметненько, всего лишь перед классом.
Да и не только Герку - с такой же точно помпой исключали из пионеров всех прочих "изменников Родины": Нонку Маринович, Марика Глейзмана, Сеньку Петлисецкого, Юличку Бех... Всех не упомнишь. Нет, Герка врезался в память совершенно по иному поводу.
Забежал я как-то в кафе мороженого покушать - было такое замечательное место на углу улиц Жданова (теперь Сагайдачного, до революции Александровской) и Андреевской, где сейчас обувной магазин "La notte". Это на Подоле, где мы жили когда-то давно в коммуналке, так что я никак не рассчитывал встретить тут нынешних своих однокашников. Только гляжу, а за столиком в углу едят белый пломбир с сиропом закадычные дружки: Герка Хайкин и Вадик Краковский. Меня сразу же заметили и к себе поманили. И только я к ним со своим шоколадным мороженым подсел, так Вадик меня возьми да спроси:
- Саня, как ты относишься к тем, которые за рубеж сваливают?
Я тогда уже знал по разговорам, что Герка скоро уедет. Понял сразу, к чему Вадик клонит... Но виду не подал, ответил:
- А как я должен к ним относиться? Наверное, им так лучше. А человек от того ни плохим, ни хорошим не становится.
Главное, говорил я то, что думал, но всё же в душе шевелился какой-то червячок: а вдруг сейчас перед одноклассниками невольно лукавлю, а на самом деле думаю по-другому? Я же молчал на школьных линейках, не протестовал против пафосных речей с осуждением "предателей Родины"... Вадик, впрочем, тоже не протестовал. Однако сейчас он спросил, а не я. Хотя я знал, что последует затем...
И Вадик в самом деле спросил то, о чём я сразу догадался:
- А знаешь, что Герка тоже скоро уезжает?
Мне бы соврать, состроить изумлённое лицо, заохать и заахать... Но я не сделал этого. Не смог. Сказал просто:
- Конечно, знаю.
- Ну, и что? - допытывался Вадик.
Точно мушкетёр Портос, я одним движением проглотил огромный кусок мороженого, с отлёта крепко пожал Герке руку и сказал просто:
- Счастливо тебе!
А на линейке, когда бесповоротно "обезгалстучили" нашего Герку, мы оба молчали. И я, и Вадик. Правда, я по этому поводу попробовал поэму написать. Другие, знаете ли, в юном возрасте стишатами балуются, но у меня никогда короткие стихи не получались, а только длиннющие поэмы. Эта, про уезжающих отсюда ребят была особенно длинной. Я её почти забыл, только почему-то застряли в мозгу строчки:
Мы зачем-то позорим
Наших в доску ребят. И не спорим
С этой подлой подставой, хотя
Нам всего лишь сказали так сделать
Другие...
В общем, я далеко не Пушкин и не Котляревский, ясное дело. И с рифмой туговато, и фразы начинались и заканчивались в середине строк, а оттого я никак не мог завершить поэму, полтетрадки уже исписал, а конца всё не было видно, мысли лились и лились, цепляясь друг за друга... Кажется, я так и не сотворил тогда ничего путного. Просто памятуя строгое материнское предупреждение, порвал тетрадку в клочья, даже не дав предварительно почитать маме Фене, весьма интересовавшейся моими поэмами-увальнями.
И даже не помню, стало ли мне от этого легче...
4
Мамино предупреждение, да... В самом деле, не мог я его нарушить, потому что отец был тогда ещё жив. Ну, не мог я ребятам в кафе рассказать всё как есть! Понимаете? Не мог, потому что если бы кто-то что-то не так понял да кому-то рассказал, мои слова могли расценить как вредную агитацию. А тогда бы дело быстренько на отца перевели... Вот и вынужден я был молчать в тряпочку, изображая равнодушного. Хорошая школа для двенадцатилетнего пацана, ничего не скажешь...
