Малянов посмотрел на Лидочку. Та обессиленно опустилась под его взглядом на табуретку, и поза ее выразила такое отчаяние, что он смягчился.
– Ладно уж, – сказал он. – Долой сантименты! Где ведро?
– Не надо в ведро, – сказала Лидочка. – Я сама склею.
– С вашими способностями вам знаете что надо склеивать?
– Не знаю, – сказала Лидочка отчаянно. – Я вам еще доску расколола.
– Какую доску?!
– Деревянную. Для хлеба.
Малянов картинно развел руки.
– Ну, это уже все! – провозгласил он. – Вызываю специалиста. Пора.
– Не смейтесь! – сказала Лидочка. – Ничего смешного здесь нет! Вы просто ничего не понимаете… Вы как каменный… Шуточки, прибауточки, а глаза – мертвые, пустые, и весь вы там… – Она ткнула пальцем в сторону кабинета. – С вашими дурацкими проклятыми формулами!.. Вы же не соизволили узнать меня. Я для вас сейчас чучело гороховое, посмешище, а тогда ухаживали, руки целовали… цветы.
Малянов не глядя нащупал стул и уселся.
– Какие цветы? – сказал он растерянно. – Когда?
– Четыре года назад. В Гаграх. Вы еще ходили в такой желтенькой рубашке с надписью: «Дельта сайнс фикшн». – Она вдруг улыбнулась сквозь слезы. – Помните, как вы меня тогда дразнили: «Лидия! Отвратительная мидия!..» Мы с вами мидий собирали и варили из них похлебку с луком. Ну неужели вы совсем ничего не помните?!
Малянов, растерянно таращивший на нее глаза, не успел ничего ответить, потому что в дверь забарабанили и затрезвонили разом, будто целая толпа хулиганов рвалась в квартиру, но оказалось, что это всего-навсего один тощий старикашка – сосед с нижнего этажа.
– Вы что тут – с ума все сошли! – ужасным фальцетом вопил он. – Ведь у меня же там все затопило! Что вы тут делаете? Куда смотрите? Потолок же обваливается… обои! Книги!..
Малянов метнулся в ванную. Ванна была переполнена, на полу – по щиколотку воды. Горячей. С паром.
– Лидия! – загремел Малянов. – Ведь я же предупреждал вас, что сток не работает!..
Он схватил тряпку, пустое эмалированное ведро и шагнул в ванную.
Он собирал воду тряпкой и отжимал ее в ведро. Она работала мусорным совком, и довольно ловко. Оба они были мокрые от пота, воды и пара, а старикашка реял над ними, не переставая браниться и жаловаться.
– Надо быть самой фантастической коровой.
– Не предупреждали вы меня! Не предупреждали, и все!
– Самой надо соображать! Самой! Голова вам на что?
– Нет, таких людей нельзя селить в современном доме! – Это уже старикашка. – Это же дикие люди! Таким надо жить в деревне, в кишлаке. Из шайки мыться!..
– Я вам говорил, что струя слишком сильная?
– Нет, не говорили!
– Я вам…
– Не говорили, не говорили, не говорили!!!
– Из шайки, из корыта мыться, но не в ванне.
– Второе ведро возьмите, я вам говорю! В кладовке!
– Откуда мне знать, где тут у вас кладовка!..
– Нет, я все понимаю! – Это – старикашка. – Я сам интеллигентный человек. Но ежегодно устраивать потоп. Ежегодно!
И звенит совок о край ведра, и всхлипывает залитая слезами Лидочка, и ужасно кряхтит Малянов, ползая на коленках по мокрому кафелю пола.
Малянов стоял над своим рабочим столом, тщательно утирался большим махровым полотенцем и тупо рассматривал огненно-красный контур на чертеже, забытом на столе. По всей квартире было натоптано мокрыми ногами, входная дверь распахнута настежь, гремел мусоропровод с лестницы, и доносились из кухни душераздирающие рыдания.
Малянов тяжело вздохнул, смял чертеж с красным контуром, бросил бумажный комок на пол и, растирая полотенцем спину, направился в кухню.
Все уладилось, впрочем, наилучшим образом. Они вкусно и с аппетитом поужинали, выпили водочки из роскошной импортной бутылки, потом откупорили хванчкару. Лидочка раскраснелась, развеселилась и чудо как похорошела. Малянов в свежей белой сорочке и причесанный выглядел почти элегантным – мешала, однако, трехдневная щетина. Разговоры велись самые легкомысленные. Например, о ложной памяти.
– Да нет же, Дмитрий Алексеевич! Я все помню совершенно отчетливо! И эту вашу ярко-желтую рубашечку, и голос ваш, и какие стихи вы мне читали над морем.
– Какие же?
– «Старый бродяга в Аддис-Абебе, покоривший многие племена…»
