— Да что я вам буду объяснять! Сами видите: кисть мастера. Абы кто такое не напишет.
Восемьсот евро. Цена написана на этикетке, приклеенной прямо к раме. Любопытная цена.
Для плохонькой картинки слишком дорого, для атрибутированного произведения слишком дешево. Ни то ни сё. Он покачал головой и еще долго стоял перед картиной озадаченный.
— Я еще зайду попозже, — сказал он наконец и отошел.
И тут же пожалел о том, что не решился купить. Однако досада эта входила в игру, уравновешивая желание и опасение.
* * *
Она не верила своим глазам. Эти черные буковки на красном фоне, в левом нижнем углу. Полоска сантиметра в три, крохотная полоска в сумятице чужого города, посреди сотен и сотен самых разных вещей, заполняющих барахолку: книжек, мебели, игрушек. Она собиралась просто пройтись, убить время между двумя деловыми встречами, и вдруг все так резко изменилось. Россини. Но подпись она увидела не сразу — сначала обратила внимание на саму картину. Почему неизвестный автор показался ей знакомым, и она как будто узнала картину, хотя видела ее первый раз? Типичное начало двадцатого, ей такая живопись никогда особенно не нравилась — слишком душно в этом камерном мирке. И все же ее привлек загадочный сюжет, а потом что-то еще… что же? У нее было странное впечатление, как будто смысл этой, не имевшей к ней никакого отношения, сцены и характер героев непостижимым образом были ей ясны.
Она сама могла бы быть и этой обнаженной женщиной, и ее подругой. То, как одна позирует, а другая рисует, представлялось ей смутно, зато она очень отчетливо, каким-то потаенным внутренним зрением видела вот эту самую минуту сразу после сеанса, это обсуждение эскиза, ощущала творческую атмосферу, которая захватывает не только художника, но и все вокруг, неосязаемую общность, которую рождает эта непринужденная обстановка. Почти как сегодня на съемочной площадке, подумала она: на первый взгляд сплошная суета, но и заботливость помрежа, разносящего всем чашечки кофе, и вкус этого кофе составляют неотъемлемую часть фильма. То же самое при записи диска в студии с пробковыми стенами: и сосредоточенная работа, и перерывы, когда певец, музыканты со звукооператорами дурачатся почем зря, одинаково важны, иначе не будет той сплоченности, которая приводит к успеху.
И только потом, машинально взглянув в левый нижний угол, она прочитала имя — это было слишком невероятно, в другой раз она бы усомнилась. Но не сейчас. Она твердо знала: здесь, в залитом майским солнцем скверике на улице Бретань, и теперь, около четырех часов дня, случилось неминуемое. Вокруг лениво толклись люди, сами толком не знавшие, что они ищут. Да и она не думала ничего искать, поглощенная своей сегодняшней жизнью, как вдруг перед ней разверзлись такие глубины. Россини. Имя, которое в семье стало запретным, имя-зияние, имя-ожог.
Человек, носивший это имя, когда-то был художником, но ни одной его работы она не знала. И все же, увидев на развале под зеленым тентом картину, почувствовала в ней что-то родное и близкое — так иногда, толкнув калитку в заброшенный сад или бредя по заглохшим аллеям, знаешь, что никогда здесь не был, но чувствуешь себя так, словно возвращаешься домой.
Меньше чем за час старьевщику дважды пришлось отвечать на вопросы о художнике, о котором он ничего не знал, чью картину купил по случаю, на распродаже, неделю назад, заплатив за нее какие-то гроши. Молодая итальянка говорила на очень правильном французском, и в ее тоне он уловил не только художественный интерес, но и какое-то не совсем понятное жадное любопытство. Он счел за лучшее отвечать туманно. Впрочем, итальянка, не торгуясь, лихорадочно открыла сумочку и достала кредитную карточку. Восемьсот евро. Еще минуту назад продавец побаивался, не многовато ли заломил, теперь же корил себя за то, что продешевил, и даже засомневался, не свалял ли большого дурака. Россини. Надо бы разузнать. Упаковочная бумага, толстая бечевка. И вот темноволосая женщина в накинутом на плечи свитере уходит с этим Россини под мышкой.
* * *
Такая изящная книжица. Эти слова пришли ему на ум при виде высокой стопки книг на прилавке с табличкой «Лидеры продаж» большого книжного на Монпарнасе. «Такая изящная книжица» — название сборника колоритных рассказов Клод Пюжад-Рено, который он читал несколько лет тому назад. Героиня заглавной новеллы, писательница, отмечает в кругу родных и друзей выход в свет своего последнего детища, долго слушает дурацкие отзывы гостей и к концу вечера совершенно свирепеет. Никто ни слова не сказал о содержании книги, но все восторгались тем, как чудесно она издана. Наконец в какой-то момент, когда героиня помешивает на кухне недотушенное жаркое, ей вдруг приходит в голову диковатая мысль: благородно-желтая шершавая бумага-верже, на которой напечатана ее проза, точно такого же цвета, как этот булькающий соус. И она со сладостным злорадством топит в кастрюле книжку, приговаривая что-то вроде: «Изящная книжица, говорите? Так вот вам, нате, жрите!»
