— Тю, Заяц!
Вой вынужден был оборотиться. Здесь его прозвали Зайцем. (А настоящее имя, данное родичами, по чужим землям не треплют. Негоже.)
Зайцем стал он не за осторожность совсем, а за быстрое жилистое тело, да за привычку лесную. Разворотлив, в комок сжат, следы путал, не без того. Вот тебе и Заяц. Да и орла, что твой заяц — тоже порвать мог.
— Ты бы кольчужку-то поновил? Не ровён час…
И тут же говорун получил по белобрысому затылку. Чего Мару-то кликать? Сама придёт.
К ней и шли.
Блошка сверкнул зубами, глядя, как досталось непутёвому Сове от Татарника. Блошка считал — молодых только так учить надо. Хоть, вроде, и не зол был.
А Телич всё тянул через правило наготовленные древки для стрел, и только искоса так поглядывал.
Сам он был сухой, что твоё древко, да черноглазый не по руси. Бабы сказали бы полянские, что глаз дурной у него, вороний. Да не было тут баб. Вои одне.
По числу если считать — три по сорок воев было, по уму — Телич да Татарник. Да Заяц вот, хоть и пришлый.
Ещё Зайцем пришлый за то стал, что подумали — кривич[4], мол. С ихней стороны шёл. А по оберегам ведь — и тем чужой. Знавал кривичей Телич, да смолчал.
И нравился ему Заяц, и отталкивал. Надсада с такими знаться. Не от этого мира, от чуров идут да от закона верхнего. А кому он на земле нужен, закон этот?
На земле закон свой — сколько соболя убил — столько и шкурок возьми.
А такой, как Заяц покосится вдруг, как на лишнее. Брось, мол, будет тебе на припас — и хватит, а то — лихо лесное возьмёт. Забьёт глаза зело. Ничего и видеть кроме шкурок тех не будешь…
Чужой, одним словом. Что ему — эти шкурки? Волк ему брат, не заяц: голову вкось поворачивает, любой шаг слышит. Поди, в одёжде где — запрятана и голова резная волчья. Волк, не заяц…
Однако, Татарник — главный. Татарник смекнул — кривич, ну и пусть тешится.
Однако же и умён Заяц. И говорит складно. А главное — тропу на болоте выбирать умеет.
Был у них проводник, Башар, да как провалился на второй раз, да на силу вытянули, Заяц и пошёл вперёд. Да так и идёт себе. Свои у него дела за болотом. Не говорит, подался куда.
Прибился Заяц ещё пожилому, где не побоялись чужого взять, тут не взяли бы, да поздно. А ну, как поворотится волком?
Заяц видел, что на тылу кольчужной рубашки и впрямь образовалась вызвездь. Так то же на тылу, не спереди. Подождёт ещё.
Татарник свистнул подниматься. Телич собрал недоделанные стрелы в мешок.
Заяц опять пошёл вперёд, ловко перескакивая с кочки на кочку. И остальные потянулись за ним. Чёрные сосенки кривились, не давая тени, солнце жарило спину, набитый мешок тянул вниз.
Вдруг Заяц поднял руку, и кто видел — встали.
Сзади напирали. Телич ступил чуть в сторону, и под ногами хлюпнуло.
Татарник протиснулся вперёд. И Телич тоже полез. Не оступиться бы.
— Машешь чего? — строго спросил, вглядываясь в редколесье, Татарник.
— Твердая земля пойдёт. Повыпрямились сосны. Надо бы вперед человека послать.
Татарник задумался. Вернее бы всего и послать того же Зайца, да чужак ведь.
— Бошка! — негромко окликнул Татарник.
Башар подошёл от заду.
— Возьми кого, да до твёрдой земли идите. Как бы нам стрел не наловить.
Оставшиеся на болоте доставали пока из мешков у кого что было — тулица ли клёпаная, кожан ли, а то и кольчужка. Но то — редко.
А Бошка ушёл себе. Солнце к зениту, а его всё нет.
Татарник загоревал. Злость стала дёргать его да ярить. Зайца ругает… А тот и не слышит вроде. Задумался. Глаза равнодушные, мутные, нездешние стали.
А потом и говорит вдруг:
— Засада там. Вроде, как остров на болоте, а дальше — гать[5] навалена. Вот там и сидят. И не пройти нам, не пустят. Сами они гать ложили — не откупимся. Разве что, тех — в болото скинем.
И говорит, будто видел.
Зло взяло Телича. Вот ведь дурак какой самомнимый. Новое городит, будто старое перестраивает.
Он думал, не послушает Татарник. Неявно было — с чего взял чужак?
Но Татарник послушал. И то — ни разу ещё не соврал в походе Заяц. И по болоту шел — как через землю глядел.
И Телич промолчал. Зубы сжал только. Может, и хотел он правды, да не с такими мутными глазами. Правда — она от людей должна идти, не от невесть чего!
