8-го с триумфом доставили в интернат.
49-й встал.
— Приходи пораньше, я буду тебя ждать.
Остатки разума мутантов ушли на то, чтобы выжить под городом. Они оказались отличными охотниками. Но бродячих собак хватило не на долго, а бомжи… так похожи на сытых и благополучных людей…
* * *
Выходить вечером не решался никто. Немногие оставшиеся в городе, в основном, силовики, рабочие с электроподстанции и химзавода, да старики со старухами, засветло запирали двери подъездов. Электричество с весны подавалось только в восточную часть города, и те, кто способен был переменить место жительства, селились поближе друг к другу, занимая опустевшие квартиры. Но когда годы уже обвели твой возраст в черную рамку, переезжать бывает слишком трудно. Потому ютились люди и по окраинам, ожидая очередную зиму в обесточенных мертвых домах.
Когда солнце покраснело, из канализационного колодца, щурясь, вылез Ушан, а за ним Ехидный и еще четверо. В том уютном местечке, где они жили теперь, раньше обитали люди с нечеловеческим именем — бичи. Последнего бича Лохматый поймал и съел три года назад. Может, и не последнего, и тот, кого съел Лохматый, был вовсе не бич, но в этих тонкостях здесь никто не разбирался. Все были голодны.
Чтобы киевцы не охотились на тех, кто еще оставался в городе, с вертолетов по ночам сбрасывали пищу.
Подростки понимали, что для пищи-с-неба еще не время. Но голод гнал. И они двинулись на развалины центрального универмага, и улеглись там, напряженно вслушиваясь. Бетон отдавал последнее солнечное тепло. Грязные тела в изодранной одежде жались к нему.
Наконец, в воздухе загудело, и темная стрекоза вертолета выпустила из лап тяжелый сверток.
Подростки тоскливо завыли: сверток упал на территории клана Лохматого. (Конечно, прозвище Лохматому дали не мутанты, из них лишь некоторые выговаривали отдельные слова. Прозвища когда-то придумали самым заметным из киевцев люди, но большинство — не имело теперь ни имени, ни клички, ни номера).
Второй пакет упал ближе, и подростки бросились к нему. Они успели, никого постарше рядом не оказалось. Ушан, рыча, порвал пакет. Его клан, озираясь, набивал продуктами прорехи в одежде. Подростки были готовы удрать в любую минуту.
* * *
Лариса всегда ждала 49-го. Когда он уходил, ей казалось, что она его любит.
Два месяца назад, она чуть не погибла. 49-й всегда выходил из дома после заката, а через час-другой возвращался. Но в тот раз его не было всю ночь.
Это было в начале весны, когда вертолеты перестали вдруг сбрасывать пищу. Мутанты начали голодать. А Лариса не знала, как они относятся к 49-му. Он не мог ей объяснить. И она боялась: ведь он был чужаком и для своих, жил с людьми, был сыт и чисто одет.
Всю ночь сознание рисовало Ларисе страшные картины — голодные киевцы терзают труп ее Лёшеньки. Наконец, она не выдержала, спустилась и распахнула дверь подъезда. Когда 49-й уходил, она запирала его так, как он был обучен открыть.
— Леша! Лешенька! — крикнула Лариса несколько раз в темноту. Подождала и крикнула еще.
И тут из-за угла показалась стайка горящих красных глаз. Мутанты увидели женщину и на перегонки бросились к ней.
Как она успела запереть дверь подъезда и взбежать на третий этаж, Лариса не помнила.
После этого ей временами кажется, что квартира кишит киевцами. Тогда она звонит по телефону соседке из квартиры напротив — бабке Вере.
Бабка Вера живет с внучкой, 15-летней, тоже Веркой, Веркой-беспутной. Родных у Верки, кроме бабки, нет. Зато есть какой-то нехороший психиатрический диагноз, но девчонка она не такая уж плохая — так говорит про нее бабка. Сама бабка уже год как не встает на ноги, но по телефону говорить может долго.
Из друзей, кроме бабки, в соседнем доме — спившаяся, но еще не старая баба Люда, а через дом — старик и старуха Петровы. Верка-беспутная бегает от скуки по гостям, несмотря на истошные бабкины крики.
Лариса вдруг уснула, словно провалилась куда-то. Спицы выскользнули из тонких пальцев, голова упала… Или же ей всё это привиделось? Потому что очнулась она с телефонной трубкой в руках, дрожа и отбиваясь от черного, что надвигалось со всех сторон.
