Тигран невольно посмотрел на свои руки. Заскорузлые, черные от въевшейся в них железной пыли пальцы были глубоко изрыты трещинами и кровоточащими ранками.
Тиграну вспомнился отец.
Кузнец возвращался домой поздно, когда во всех домах квартала уже давно горели огни. Приходил он молчаливый, хмурый. В комнату с тротуара вела ступенька вниз, и его массивное тело вваливалось в дом как-то сразу — так отколовшаяся от скалы каменная глыба, падая, зарывается в землю.
С приходом отца все в доме притихало. Мать, чем бы она ни была занята, молча поднималась с места в боязливом ожидании приказов мужа; как цыплята, завидевшие коршуна, сбивались в кучку дети.
Только один он, Тигран, на правах самого младшего, бросался к отцу и повисал на его ногах. Так они и добирались до стола, стоявшего в углу возле тахты.
Кузнец просил у жены смолы. Он придвигал к себе распространявшую желтый свет небольшую керосиновую лампу, разогревал на ней смолу и заливал ее горячими черными каплями ранки и ссадины на пальцах. Болезненно морщась, он долго дул на них, а потом обматывал обрывками тряпок.
Прижавшись к коленям отца, Тигран внимательно наблюдал за каждым его движением и порой, в порыве любопытства, так близко склонялся над лампой, что пламя ее опаляло ему волосы и брови.
Обмазав смолой пальцы, отец подносил их к маленькому грязному носу Тиграна и говорил:
— Смотри хорошо, дорогой сынок, на эти пальцы и постарайся из всю жизнь их запомнить…
Да, Тигран не забыл отцовских пальцев. Не только не забыл, но вместе с ремеслом отца он будто унаследовал и его израненные руки.
Бедный отец! Что-то делает он сейчас? О чем думает прикованный к постели, больной старик?
Мать? Братья? Всю жизнь семья едва сводила концы с концами. По когда Тигран был с ними, он поддерживал их.
А сейчас?..
В замочной скважине глухо щелкнул ключ. Тигран вздрогнул. Неприятная дрожь пробежала по телу.
Верно, опять на допрос…
Ах, этот гнусный допрос, эти запухшие, налитые кровью глаза и жирный затылок жандармского ротмистра, эти грубые окрики, удары хлыстом, обжигающие тело.
— Сознайся, что тебя не было в городе… Не хочешь? Еще не набрался ума? Ничего, мы научим…
И следом — удары хлыстом, кулаками, ногами, рукояткой револьвера…
В последний раз ротмистр ткнул в глаза Тиграну каким-то скомканным клочком бумаги.
— Это письменное показание твоего отца, калеки… Я притащу его сюда… Он в лицо тебе скажет… А потом — горе вам! — обоих в Сибирь закатаю!..
— Что ж, приводите, он ничего не скажет, — спокойно ответил Тигран. — Приводите, кого хотите…
Ротмистр рывком поднялся с места. Жестокий удар сбил Тиграна с ног. Он лишился сознания, и его не понесли, нет, а волоком дотащили до одиночки.
Неужели то же повторится и сегодня?..
Увидев в кабинете ротмистра отца, Тигран с трудом сдержал волнение. Но отец ли это? Нет, это лишь тень его.
Тиграну захотелось броситься к старику, обнять его, утешить сыновней лаской, а потом шепнуть осторожно на ухо, чтобы он не сказал чего-нибудь лишнего.
Ротмистр не спешил. Он сидел, развалившись в кресле, и, закинув ногу на ногу, казалось, отдыхал.
На большом столе перед ним лежала груда бумаг. Он перелистывал их так лениво и безразлично, как дома, в свободные часы, перебирают листы старого семейного альбома. В пальцах левой руки, опиравшейся на подлокотник кресла, ротмистр сжимал длинный мундштук папиросы. От нее узкой струйкой поднимался к потолку легкий голубоватый дымок.
Время от времени жандарм медленно брал в руку одну из бумаг, проглядывал ее внимательно, заботливо расправлял, разглаживал загнувшиеся углы и так же неспешно клал на место.
На блестящей лысинке его слегка наклоненной вперед головы в строгом порядке были расположены редкие светлые волоски, тщательно начесанные от затылка ко лбу; узкие синеватые губы, казалось, склеились, так плотно они были сжаты.
В который уже раз пересматривая одни и те же бумаги, ротмистр перекладывал их с одного конца стола на другой. В каждом движении этого хорошо вышколенного чиновника сквозило сознание довольства собой и своим высоким положением. Он изо дня в день с утра до вечера способен был делать одно и то же, не испытывая при этом ни скуки, ни утомления.
