Вместе с тем Советское Правительство заявляет, что оно не преследует цели приобретения какой-либо части румынской территории или изменения существующего общественного строя Румынии и что вступление советских войск в пределы Румынии диктуется исключительно военной необходимостью и продолжающимся сопротивлением войск противника".
-- Это страшный документ, генерал, -- заговорил полковник непривычно медленно и каким-то несвойственным ему тоном. -- И самое страшное, пожалуй, вот это, -- немигающими глазами он отыскал нужное место. -- Вот Послушайте: "Вместе с тем Советское Правительство заявляет, что оно не преследует цели приобретения какой-либо части румынской территории или изменения существующего общественного строя Румынии..." Русские...-- Раковичану ударил ладонью по газете. -- Вы знаете, что, собственно, делают русские? Они одной этой фразой парализуют всю нашу пропаганду!
-- А мне, признаться, не менее неприятным показалось и другое место из этого заявления. Позвольте! -- Рунеску взял из рук полковника газету и тоже прочел: -- "Верховным Главнокомандованием Красной Армии дан приказ советским наступающим частям преследовать врага вплоть до его разгрома и капитуляции". Какая самоуверенность! Словно бы победа у них уже в кармане, а?
-- От вашего мужества и умения, генерал, от стойкости ваших солдат зависит, чтобы этот пункт из заявления русских остался пустым звуком,-Раковичану перешел от покровительственно-дружеского тона к начальнически-назидательному.
-- Разумеется, разумеется! -- заторопился Рупеску, уловивший в голосе собеседника эти новые нотки. "Каков наглец! Выскочка!" -- подумал он в крайнем раздражении, а вслух сказал: -- Мои солдаты будут стоять насмерть. А если русские действительно не намерены вмешиваться в наши внутренние дела, так это даже лучше для нас. Румыния уже по горло сыта иностранным вмешательством, с нее хватит. Пора бы уж нам самим решать наши внутренние дела...
При этих словах генерала лицо Раковичану перекосилось в иронической усмешке. Он еле удержался, чтобы не крикнуть: "Вы законченный идиот, генерал!"
-- Я не хотел вас обидеть, господин Рупеску, но вы сказали сейчас бо-ольшую глупость...
-- Я бы попросил!..
-- Спокойно, генерал, -- Раковичану сощурился. -- Да, вы сказали глупость. Так и назовем. Вы -- пренаивнейший человек, генерал! Если русские и не будут вмешиваться в наши внутренние дела, что они, по-видимому, и намерены делать, от этого они не становятся менее опасными. Напротив! Нам было бы куда легче, если б русские солдаты ежедневно убивали по десятку наших мужиков и насиловали по дюжине девиц... Но они, как назло, не грабят, не убивают, не насилуют! И это плохо. Плохо для нас с вами, генерал! Не забывайте, что мы имеем дело с такими солдатами, которые страшны уже тем, что пройдут по румынской земле и покажут себя нашей черни... Мы более четверти века тратим миллионы лей, чтобы вызвать у своего народа ужас перед этими людьми, перед их страной. Вообще -- перед коммунизмом. Пожалуй, в какой-то степени это удавалось. Но что будет теперь, когда русские, не спросясь нашего позволения, сами пожаловали к нам?.. Вы думали об этом? Советую поразмыслить! Да поймите же, что нам теперь нужно иностранное вмешательство, как никогда раньше. Необходимо! К черту сопливое разглагольствование о суверенитете, о национальной гордости, независимости и прочей чепухе! Нам нужен сильный союзник. Надеюсь, хоть теперь-то вы улавливаете мою мысль?
-- Я отлично ее улавливаю, эту вашу мысль, полковник! И уже давно улавливаю! -- вспыхнул Рупеску, ужаленный тоном Раковичану. -- А вы не подумали о том, что эту вашу мысль, с моей помощью разумеется, уловят и во дворце?
-- Донос, значит? -- Раковичану расхохотался. Потом, мгновенно посерьезнев, снисходительно предложил: -- Хотите, я помогу вам сочинить этот донос?..
-- Нет, не хочу. Теперь не хочу, -- генерал задумчиво прищурился и пошевелил толстыми короткими пальцами. -- Сейчас мне все ясно, полковник. Не совсем ясно разве только одно: почему же союзники -- я говорю об американцах и англичанах -- так восторженно приветствуют вступление советских войск в Румынию?
