Итак, мы заказали щи, бифштексы, жареного рябчика и салат.
Не стоит в связи с этим ни в чем упрекать Господа Бога: он создал все это в превосходном виде, но явился человек и испортил его творение.
Любое жаркое готовится в России в печи, и потому в России не знают, что такое жаркое.
Брийа-Саварен, разбиравшийся в этом предмете и оставивший такие афоризмы из области гастрономии, которые стоят изречений Ларошфуко из области морали, сказал: «Поварами становятся, жарилыциками мяса рождаются».
Это ставит жарилыцика на одну доску с поэтами, что для него довольно унизительно. В России, где, как мне показалось, жарилыцики не рождаются вовсе, это ремесло упразднено полностью, и жарить мясо здесь заставляют печь, подобно тому как природу теперь заставляют делать портреты. Само собой разумеется, печь и природа отомстили за себя: портреты, выполненные посредством дагеротипии, уродливы; жаркое, приготовленное в печи, отвратительно.
Мы выражали неудовольствие по поводу каждого блюда, которое нам подавали, и Григорович, хотя и не понимая наших жалоб, ибо он не знал никакой другой кухни, кроме русской, передавал их обслуживающему нас официанту.
Слушая их препирательства, череда которых началась с супа и закончилась десертом, мы смогли изучить дружескую ласковость русского диалога.
Русский язык не имеет гаммы темных и светлых красок. Если ты не «брат», то, значит, «дурак»; если ты не «голубчик», то, значит, «сукин сын». Перевод этого последнего выражения я поручаю кому-нибудь другому.
Григорович был изумительно ласков в разговоре с обслуживающим нас официантом. Эта ласковость забавнейшим образом не вязалась с теми упреками, какие ему приходилось делать по поводу посредственного качества обеда. Мало того, что он называл официанта голубчик, братец, он еще и все время разнообразил обращения к нему: официант становился любезнейшим, милейшим, добрейшим. Когда мимо нас прошла какая-то неряшливая служанка, он назвал ее душенькой. Когда к окну приблизился нищий, он дал ему две копейки и назвал его дядюшкой.
К слову сказать, кроткий и боязливый характер людей низшего сословия превосходнейшим образом находит выражение в славянской речи. Народ называет императора батюшкой, а императрицу матушкой.
По дороге Григорович спросил у какой-то старухи, как пройти к нужному нам дому, и назвал ее тетушкой.
Когда начальник нуждается в помощи подчиненного, он обласкивает его словами, пусть даже позднее будет бить его палкой.
Генерал Хрулев, идя в атаку, называл своих солдат благодетелями.
В Симферополе, в одном и том же госпитале, лежали русский и француз: один из них был ранен в руку, другой — в ногу. Кровати раненых стояли рядом, и они прониклись чувством нежной дружбы друг к другу. Русский учил француза своему языку, а француз учил русского своему.
Каждое утро, просыпаясь, русский обращался к французу:
— Bonjour, mon ami Michel!
И француз с той же лаской и с тем же братским чувством отвечал ему:
— Здравствуй, друг мой Иван!
Когда они выздоровели и им нужно было расставаться, оба проливали слезы. Пока их силой не развели в разные стороны, они продолжали сжимать друг друга в объятиях.
По правде сказать, ассортимент ругательств в русском языке не менее разнообразен, чем набор нежных слов: никакой другой язык так не приспособлен к тому, чтобы поставить человека на пятьдесят ступеней ниже собаки.
И заметьте, что в этом отношении воспитание ровным счетом ничего не значит. Воспитаннейший и учтивейший аристократ выдаст «сукина сына» и «е… вашу мать» с той же легкостью, с какой у нас произносят «ваш покорный слуга».
Признаться, я был весьма склонен наградить повара ресторана «Самсон» всеми русскими бранными словами, да и французскими тоже, когда, вставая из-за стола, определил по выставленному нам счету, что мы обедали, а по собственному желудку — что мы остались голодными; и потому мы лишь из любопытства, а не для моциона пешком отправились в Петергофский парк.
Петергоф — парк наполовину английский, наполовину французский; отчасти это Виндзор, отчасти Версаль. Густая тенистая листва тут, как в Виндзоре, а прямоугольные пруды, статуи и даже карпы — как в Версале.
