Пообедав, Анна Павловна возвращалась к морю. Вытягивалась подремать на топчане, подложив под голову книжку. Она загорела, подолгу, неподалеку правда, плавала, чувствовала себя хорошо. Девки писали — дома порядок, беспокоиться не следует. Знакомые передают приветы, спрашивают, что продают на юге...
Полюбила Анна Павловна, сидя на топчане, глядеть в море, думать о разном. Говорят, сразу за морем другая страна; сейчас там, на побережье, так же, видно, купается, загорает народ, смотрит в нашу сторону. Интересно, как они живут?.. Когда проплывал пароход, она вспоминала, что в на пароходе не пришлось поплавать куда-нибудь далеко-далеко. Жизнь уж так сложилась! Ни поплавать, им просто покататься. Да и на поезде всего один раз ехала — сюда. А люди ездят постоянно, хоть и на курорты, все видят, все знают, им и поговорить есть о чем. А выучись она, да получи воспитание, да побывай в городах, то так же бы вот, конечно, свободно держалась, как Бройт-Сикорская, так же бы ловко носила брюки и эту чертом заломленную шляпу, без запинки говорила бы о чем угодно. Надень она подобную шляпу, пугалом-вороньем станешь. А уж говорить так ей и век не научиться. Но что толку вздыхать и жалеть, когда жизнь, считай, прошла?! Вины тут ее никакой. Не переживай, Анна, и ты повидала, слава богу...
В половине седьмого под навесами мало кто оставался, торопились на ужин, но Анна Павловна всегда задерживалась посмотреть закат. Дома она совершенно правильно даже в пасмурные дни могла указать, где восход, где закат, а здесь как-то все сдвинулось, поменялось местами; вроде не с той стороны подымается солнце, не туда опускается, куда следует. Днем на солнце тяжело смотреть — слезились глаза, оно было расплавлено будто; но вечерами, на закате, повисая над морем, солнце обретало форму, становилось тугим, четким и большим, какой бывает в полнолуние луна, только гораздо больше. Когда своим твердым, как у монеты, краем солнце касалось воды, через море, суживаясь от горизонта к берегу, ложилась желто-красная, дрожащая дорожка, с этой минуты солнце на глазах уходило в море — вот скрыло треть, половину... Когда погружалось совсем, дорожка исчезала, только край неба над морем некоторое время теплился светом, потом и он затухал, и небо и море становилось одного цвета. Делалось прохладнее.
Считалось, если закат чист — наутро хорошая погода, в тучу село солнце — пасмурно, ветер, возможно, и дождь. Но иногда не совпадало. Случалось, и при ясном закате ночью начинался дождь и шел до утра. Но всходило солнце, море успокаивалось, и день снова был жарким, иногда погода менялась, даже когда день начинался безоблачно, над побережьем проходили грозы с затяжными ливнями, косо вспарывающими воду. И в грозу было хорошо сидеть под навесом на сухом топчане, па- бросив на плечи кофту, смотреть, как, захватив частью берег, белесой плотной стеной надвигается дождь, ближе, ближе, падают первые капли на песок, вот уже ничего не видно — не слышно, кроме ровного шума падающей воды. Гроза скатывалась за горы, шумело только море, и там, где оно сливалось с низким рыхлым небом, там, откуда приходил дождь, непременно возникал смерч. Вода вдруг вздувалась, начинала подыматься, образуя высокий неохватный столб. За ним — второй, третий. Жутковато было смотреть, как двигались они по взволнованному морю, соединяя воду и небо, уходя дальше, дальше, прямые, или отклоняясь в сторону, или закручиваясь жгутами. Их затягивало сизой нелепой, потом столбы оседали, теряя силу, таяли как бы. После гроз дышалось легко, в воздухе, насыщенном водяной пылью, резко чувствовались запахи моря, побережья. Море долго не успокаивалось.
Оттуда, из-за невидимых буев, одна другой круче, с пенистыми гребнями изломисто плыли к берегу волны. Волны были неодинаковой силы, одна с шуршаньем отодвигала от песчаной косы к бетонной стене гальку и голыши, постукивающие друг о друга, следующая — слабее, а какая-нибудь двадцать девятая, взбугрившись за буями, стремительно шла к волнорезам и, собрав в зоне купания медуз, мусор, водоросли, накрыв метровым пластом пляж, всей тяжестью ударялась о бетон, взбрасывая высоко над парапетом цену и брызги. С темнотой волнение усиливалось, переходя в шторм. Среди ночи в открытое окно сквозь сон слышно было, как бьется, шумит возле берега вода. И в такую погоду к морю ходили. Некоторые купались, заплывая не дальше волнореза, падая в провалы, взлетая на волну, иногда купальщика выбрасывало волной, и он, слегка поцарапанный о гальку, пошатываясь, подымался на парапет. Купаться в штормовую погоду запрещалось, от пирса к пирсу натягивались тяжелые, провисающие в волны канаты, преграждая путь в море, металлические калитки — спуск с парапета на пляж — закрывались замками.
