Ее большая рука в длинной перчатке цвета слоновой кости метнулась, словно пытаясь сорвать невидимую завесу. Эшер познакомился с Франсуазой на балу Двенадцатой ночи. Он предстал перед ней тогда в привычном облике профессора-фольклориста. Фольклор был всегда популярен в Вене, особенно экзотический, чудесные истории о японских оборотнях или китайских феях. Но Эшер, часто встречаясь с вышеупомянутыми сербами, чехами и молдаванами, был так же неплохо осведомлен о бомбах, мятежах и планах отделения от Австрии.
Ему не нужно было встречаться с Франсуазой еще раз. Но он встретился.
— Когда мы жалуемся, — продолжала она, — это вовсе не жалобы. Когда мы всхлипываем, это еще не означает, что нам больно. Танцуем — не для веселья. «Да» не означает «да», «нет» редко означает «нет». Дворцы, которые вы видите, на самом деле не дворцы, и каждый толкует о чем угодно, только не о том, что его действительно интересует. — Она взглянула на него, слегка нахмурив темные брови и как бы не решаясь о чем-то спросить. — И мы вечно сомневаемся, что перед нами: лицо или маска.
Эшер глядел в ее светло-зеленые глаза и не знал, что ответить.
Я просил тебя на прошлой неделе выяснить, кто из знакомых тебе офицеров особенно глубоко влез в долги.
Я прибыл сюда за сведениями, которые погубят твою страну, твоих родных и близких.
Мне кажется, я люблю тебя.
Он и сам бы не смог сказать, когда это случилось.
Маски упали. Эшер и Франсуаза глядели друг другу в глаза. Но даже теперь, вспоминая все это в полудреме, он нe знал, что ей сказать.
Франсуаза улыбнулась, снова надев маску любезности.
— Вальс цветов, — сказала она. — Вы танцуете?
Он не должен был возвращаться в Вену.
Эшер заставил себя проснуться. Спать было рано. Сзади в синей мгле еще мерцали огни Парижа. Он прихлебывал черный кофе, принесенный проводником. Отдельное купе было дорогим удовольствием. В кармане вновь оставалось не более пяти фунтов.
Однако в экспрессе Париж-Вена ему следовало ехать только первым классом, чтобы чувствовать себя в относительной безопасности и иметь доступ к вагону, в котором могли находиться Кароли и Эрнчестер. Неизвестно, суждено ли ему проснуться следующим утром.
Кароли.
Здесь все кем-то притворяются.
На другом карнавальном вечере Кароли, помнится, прервал танец с одной из самых богатых наследниц Вены, чтобы выбежать на улицу и запретить извозчику хлестать упавшую лошадь.
— Впечатляюще, — заметила Франсуаза и, когда Эшер поднял бровь, пояснила: — Если обратили внимание, он ведет себя так, только когда на него смотрят.
Эшер давно обратил на это внимание, но он не предполагал, что это заметила и Франсуаза.
Он не успел дать телеграмму Лидии. Как и Стритхэму — о смерти Картера.
Стритхэм покидает офис ровно в семь и приходит утром на службу не ранее двадцати минут одиннадцатого. Лишь бы он завтра не изменил этой своей привычке!
Стоило заснуть, как привиделась выгнувшаяся в кресле рыжеволосая проститутка. Она хрипела и била ногами, прощаясь с жизнью.
Потом — изъеденное крысами лицо Крамера. Пугающие сновидения засасывали, увлекали во тьму. Я уже бывал в этой комнате, — подумал он. — Когда? За плотно занавешенными окнами слышался шум проливного дождя. Раньше комната была обставлена, теперь же из мебели в ней остался один лишь стол, залитый воском свеч, сгоревших почти до конца. Их нарциссовый свет ощупывал бархатное одеяние, наброшенное на край стола, и мерцал на драгоценных камнях прячущейся в складках бархата диадемы. Сон был похож на воспоминание. Чувствовалось, что за окнами глубокая ночь.
Женщина, неподвижно лежащая на желтом мраморном полу возле стола, подобно второму одеянию, брошенному небрежным слугой, была черноволоса, ее растрепанные локоны, тронутые бликами свечей, обретали оттенок корицы.
— Антея… — Другая женщина пересекла комнату, пройдя в каком-нибудь шаге от Эшера. — Антея, ты должна лечь в постель.
Даже во сне Эшер отметил удлиненность гласных звуков в ее речи и машинально подумал: «Конец семнадцатого столетия…» Вошедшая была в черном. На фоне кружев ее лицо казалось безжизненным. Глаза — красные, припухшие.
