Хотя Иван писал в самом конце XI века, то есть незадолго до Нестора, — то было совсем иное время. После 1100 года монастырь и князь живут в мире, но во времена Ивана печерцы еще открыто обличают княжеские раздоры и «несытства», разоряющие и ослабляющие Русскую землю. И такой же мятежной, дерзкой была летопись.
Эту крамольную летопись Нестор читает и использует, смягчая во многих местах ее смелый дух во избежание княжеской немилости. Но зато автор «Повести временных лет» вносит в свою летопись факты и даже целые истории, которых в труде его предшественника не было.
Почему же «Начальный свод» не появился в своем подлинном виде ни на своей родине — в Киеве, ни в других близких княжествах, а лишь в далеком Новгороде? Когда и при каких обстоятельствах произошло удивительное переселение летописи игумена Ивана на север?
Сам Шахматов не успел дать полного и четкого ответа на эти сложные вопросы. Это сделали советские ученые (хотя некоторые обстоятельства и поныне неизвестны). Не углубляясь в подробности, заметим только, что «Начальный свод», столь непочтительный в отношении князей, должен был прийтись по сердцу новгородцам, племени буйному и непокорному.
Обнаружив летопись Ивана, Шахматов одно время считал, что уж она-то, безусловно, древнейшая, начальная.
Но прошло всего несколько лет, и тот же «охотник» добывает еще более древнюю «добычу».
* * *
На этот раз все было еще проще. Неизвестная летопись была… в самой «Повести временных лет».
Шахматов частенько размышлял, почему в одном из разделов Несторова труда оказались точные даты.
1061 год. «Пришли половцы впервые на Русскую землю… Всеволод же вышел навстречу им, месяца февраля 2-го».
1066 год. «Умер Ростислав князь Тьмутараканский 3 февраля».
1067 год. «Встретились князья на Немиге 3 марта… 10 июля поцеловали крест честной Всеславу» и т. д.
В древности события с такой точностью мог зафиксировать только очевидец, современник. Через несколько лет было бы почти невозможно установить месяц и день какого-нибудь события. Время работы Нестора определили по таким датам, встречающимся в тексте летописи, как «1110 год 11 февраля в 1 час ночи…», «1107 год февраля 5… перед рассветом» и т. д.
Нестор в 1061–1067 годах был ребенком. К своему труду приступил сорок лет спустя. Однако эти точные сведения за шестидесятые годы XI века помещены в его летописи. Значит, он сам их заимствовал из чьих-то записей… Может быть, игумен Иван? Но и его время — 1093–1095 годы, на 30–35 лет позже.
Ясно, что в 60-е годы XI века делал записи какой-то еще более удаленный от нас летописец. Казалось бы, уж ничего больше не узнать — ведь в отличие от работ Ивана и Нестора здесь не сохранилось ни начала, ни конца, ни заглавия, ни каких-то других характерных признаков древнего свода. Остались лишь крупицы, несколько отдельных записей, переписанных Нестором, просеянных через труды его многочисленных продолжателей и дошедших к нам примерно через десятые руки.
И все же Шахматов предпринимает новые своеобразные раскопки древнего текста. Результат оказывается чрезвычайно интересным: выясняется, что летопись велась в период 1061–1073 годов в том же Киеве, в той же Печерской обители! Да и с автором читатель уже неоднократно встречался: это — Никон или, согласно патерику, Великий Никон, тот, кто одним из первых поселился в печерке, кто дважды покидал Киев, не желая мириться с княжеским произволом, а впоследствии был печерским игуменом. О существовании летописи Никона никто не догадывался до начала XX века.
Оказывается, в темных пещерах и в монастыре, воздвигнутом потом над ними, печерские отшельники издавна вели записи увиденного и услышанного. Может быть, юный Нестор еще до пострижения знал о печерском летописании и втайне мечтал приобщиться к нему?
«Свод Никона», конечно, — первая печерская летопись; ведь всего за несколько лет до нее сошлись в пещерах близ Днепра первые схимники.
* * *
Чем древнее, тем труднее находить летописные следы, тем больше приходится идти на ощупь.
Вместо привычных странствий по началу XII века ученый отправляется в отдаленные края, в XI столетие.
