- Смотри на меня, - сказал он. - у меня нет сомнений или сожалений. Все, что я делаю, является моим решением и моей ответственностью. Простейшая вещь, которую я делаю, взять тебя на прогулку в пустыню, например, очень просто может быть моей смертью. Смерть преследует меня, поэтому у меня нет места для сомнений или сожалений. Если я должен умереть в результате того, что я возьму тебя на прогулку, значит я должен умереть.
Ты, с другой стороны, чувствуешь, что ты бессмертен. А решения бессмертного человека могут быть изменены, или о них можно сожалеть или подвергать их сомнению. Время имеется только для того, чтобы делать решения.
Я искренне возражал, что по-моему мнению, это не реальный мир, поскольку он спорным образом создан на идеальной форме поведения, и на том, что есть еще какой-то путь для того, чтобы куда-то идти.
Я рассказал ему историю о своем отце, который обычно читал мне бесконечные лекции о чудесах здорового ума в здоровом теле и о том, как молодые люди должны закалять свои тела трудностями и атлетическими соревнованиями. Он был молодым человеком. Когда мне было 8 лет, ему всего только 27. В летнее время, как правило, он возвращался из города, где преподавал в школе, на ферму моего деда, где я жил, чтобы провести со мной по крайней мере месяц. Для меня это был адский месяц. Я рассказал дону Хуану, например, о поведении моего отца, которое, как я думал, очень подходит к настоящей ситуации.
Почти сразу по прибытии на ферму мой отец настаивал на том, чтобы я совершил с ним длинную прогулку так, чтобы мы могли с ним обо всем поговорить. И во время нашего разговора он составлял планы о том, как мы будем ходить купаться каждый день в 6 часов утра. Ночью он ставил будильник на пол шестого, чтобы иметь достаточно времени, потому что ровно в шесть мы должны быть уже в воде. А когда звонок начинал звенеть утром, он выскакивал из постели, надевал очки и подходил к окну, чтобы посмотреть наружу.
Я даже запомнил следующий монолог:
- М-м-м... Немножко облачно сегодня. Послушай, я сейчас прилягу всего минуток на пять, о'кей? Не больше, чем на пять! Я просто собираюсь распрямить свои мышцы и полностью проснуться.
И он всегда без исключения спал после этого до десяти, а иногда и до полудня.
Я рассказал дону Хуану, что меня раздражало его нежелание отказаться от явно надуманных решений. Он повторял этот ритуал каждое утро, пока я, наконец, не оскорбил его чувства, отказавшись заводить будильник.
- Это не были надуманные решения, - сказал дон Хуан, явно принимая сторону моего отца. - он просто не знал, как встать из постели, вот и все.
- Во всяком случае, - сказал я. - я всегда с сожалением отношусь к нереальным решениям.
- Какое же решение будет тогда реальным? - спросил дон Хуан с улыбкой.
- Если бы мой отец сказал себе, что он не может идти плавать в шесть утра, а может, возможно, и в три пополудни.
- Твое решение ранит его душу, - сказал дон Хуан с оттенком большой серьезности.
Я подумал, что уловил нотку печали в его голосе. Некоторое время мы молчали. Моя задиристость испарилась, я думал о своем отце.
- Разве ты не видишь, - сказал дон Хуан, - он не хотел плавать в три часа пополудни.
Его слова заставили меня подпрыгнуть.
Я сказал ему, что мой отец был слаб, и таким же был его мир идеальных поступков, которые он никогда не совершал. Я почти кричал.
Дон Хуан не сказал ни слова. Он медленно в каком-то ритме качал головой. Я чувствовал ужасную печаль. Когда я думал о своем отце, меня всегда охватывало такое всепоглощающее чувство.
- Ты думаешь, что ты был сильнее, не так ли? - спросил он меня как бы невзначай. Я сказал, что да, и начал рассказывать ему обо всей эмоциональной путанице, которую мой отец вносил в меня, но он меня прервал.
- Он был злой с тобой? - спросил он.
- Нет.
- Он был мелочен с тобой?
- Нет.
- Делал ли он для тебя все, что мог?
- Да.
- Тогда что же в нем неправильно?
Опять я начал кричать, что он был слабый, но спохватился и понизил голос. Я чувствовал себя несколько в странном положении, что дон Хуан меня допрашивает.
