Еще до предрассветного намаза мы явились в Харам.[67]
Вокруг Каабы полно паломников. Святая вода нарасхват. Между Сафой и Марвой не прекращается беготня. Голоса сеидов и хаджи гулко разносятся под сводами гигантских навесов. Лошадь маслобойки, запущенная когда-то нашим усердным пророком, все еще передвигает ноги.
Во время намазов голоса муэдзина и имама транслируются мощными радиоприемниками. Громкоговорители установлены по углам внутренних и внешних навесов на высоких минаретах вокруг Харама. Имам читает аяты обыкновенным голосом и когда произносит слова «Аллах акбар», муэдзин их подхватывает пронзительным тенором на мотив какой-то протяжной и печальной турецкой песни. В самом утверждении «Аллах велик» заключается беспомощное признание величия силы Аллаха, а протяжный, с фиоритурами, долгий, постепенно снижающийся заунывный вопль муэдзина придает этим словам дополнительный оттенок нижайшей мольбы и безоговорочного признания ничтожности человеческого рода.
Нет ничего вместительнее человеческого сердца, ― думаю я про себя. Радость или горе, которое может вынести сердце, не вместится ни в какой иной сосуд.
Когда мы возвращались в наше пристанище, все лавки, кроме лепешечной, были еще закрыты. По обе стороны улицы стояли рядами узкие, высокие деревянные тахты. Паломники, совершившие предрассветный намаз, укладывались спать.
Мои спутники также растянулись на своих местах.
Сон бежал от меня, и я вышел во двор. Правда, трудно назвать это двором. Многоэтажные арабские дома построены по-особому: пройдя подворотню и очутившись во дворе, вы ничего не увидите, кроме стен, уходящих вверх, и окон, ни клочка неба, ничего. Стены и окна, одни только стены и окна.
Глиняные или сложенные из кирпича ступеньки ведут наверх. Через каждые четыре-пять ступенек лестница поворачивает вправо. На каждой лестничной площадке натыкаешься на закуток для омовения или туалета, на дверь кухни, либо жилой комнаты. В закутках сделаны из цемента небольшие вместилища для воды, литров на сто пятьдесят. Слуги таскают воду из артезианского колодца за несколько кварталов отсюда. Такие водохранилища устроены и у входа в жилые комнаты, но там в цементную стеку водоемов вделаны краны. Использованная вода стекает по бетонным канавкам на лестничную площадку и затем в ближайший туалет или место для омовения.
Я поднялся на площадку покурить между третьим и четвертым этажами. В оконном проеме виднелась западная часть города. Большинство домов не имеет окон наружу, а если и имеет, то без стекол. Зимой не бывает холодов, поэтому в застекленных окнах нужды нет.
Тысячелетний город похож на старый цветастый халат, на который нашито множество заплаток из новой материи: кое-где высятся шести-семиэтажные здания, выкрашенные в белый, красный или розовый цвет, напоминающие по архитектуре богатые частные дома американского юга. Вокруг них лепятся низенькие полуразрушенные одно- и двухэтажные домишки. Утренний ветерок колышет занавески на окнах, метет пыль со старых потрескавшихся стен и треплет жалкую одежонку, развешенную во дворах для просушки.
Вспоминаются сказки из «Тысячи и одной ночи». Вспоминаются города времен халифа Харуна ар-Рашида. Кажется, что жизнь обитателей благословенной Мекки течет все так же, как и тысячу лет назад. Только призыв муэдзина к молитве транслируется радиодинамиками мечетей да дома богатеев освещены электричеством, а вместо караванов верблюдов и нагруженных коней и ишаков по улицам снуют автомобили американских и европейских марок. Вон полуразрушенный домик без каких-либо признаков жизни.
«…Принц проснулся и увидел себя в убогом покое. В углу стоял красивый сундук. Принц встрепенулся. Почуяв недоброе, он быстро взломал замок и обнаружил в сундуке луноликую красавицу, залитую кровью. Со всех сторон сундука торчали стальные шампуры, пронзившие прекрасное тело девушки. Да, это была его возлюбленная. Принц потерял сознание…»
Может быть, подобное совершается в этих местах и поныне. Кто знает? Жизнь течет по-прежнему, религия та же, верующие те же… Хотя нет, все это весьма одряхлело. В старом теле много недугов. И надежды на исцеление меньше.
