Процесс заражения билгарциозом известен: покинув моллюска, личинка плавает в воде, пока не попадает через кожу в кровь купающегося человека. Эта болезнь, в других странах принимающая форму желудочно-кишечного заболевания, здесь поражает мочеточники и одновременно вызывает другие функциональные нарушения.
Для борьбы с билгарциозом, болезнью скорее изнуряющей, нежели смертельной (его передаче способствует здесь свежая вода тысяч каналов, пересекающих знойную страну), выработаны специальные законы: не разрешается строить деревни ближе чем за триста метров от каналов; под страхом смерти жителям запрещается купаться. Больше того, проводятся меры по оздоровлению воды. В нее высыпают мешки с медным купоросом — моллюски гибнут в воде, от которой синеют прибрежные травы.
Вода, подвергаемая химической обработке, что, между прочим, стоит очень дорого, настойчиво напоминает об оборотной стороне медали — о том, что благоденствие и счастье вечно стоят рядом с опасностью.
Жизнь в Гезире — это неустойчивое равновесие, которое держится на бдительности, повседневных мерах предосторожности. Угроза в воде, она в воздухе, даже в листьях хлопка, приносящего стране благосостояние. Приходится запрещать перевозку листьев, которые способствуют распространению паразита, и наказывать нарушителей. Здесь спасают жизнь от первородного проклятия. Но на этот раз исход борьбы, кажется, предрешен: жизнь спасена.
Даже если картина экономической, социальной и политической жизни в Гезире еще далека от совершенства, все же она находится на уровне той, какая наблюдается в странах Западной Европы, где сельское население наиболее обеспечено. Нищета исчезла, безработицы нет, санитарное состояние настолько улучшилось, что сегодня процент детской смертности равен проценту, зафиксированному в Европе, неграмотность ликвидируется… Постройка обеих плотин позволит четырем-пяти миллионам суданцев обрести такие условия жизни, каких в этих широтах еще не знавали.
Сегодня перед свободными суданцами стоят новые задачи. Независимость не только вернула народу его достоинство — она принесла ему счастье.
* * *
9 марта. И вот сквозь просветы в еще по-зимнему густом тумане моим глазам открывается Женева — Женева с ее оголенными деревьями, серым озером, гугенотской пунктуальностью, швейцарской сердечностью, неброским космополитизмом. Для меня Женева олицетворяет забвение пустыни, отдых от чужих берегов.
Мое возвращение в Европу совершилось стремительно, с невольной поспешностью, напоминавшей бегства или дезертирство. За одну ночь я перешел из света в тьму, от наблюдений к воспоминаниям, от душевного волнения к мысли.
Вот и Европа с ее низким небом, край, где наше сознание водворяется на зимние квартиры. Мне пришлось совершить далекий путь в поисках лета, которое разбудило это сознание. Как было бы хорошо, если бы слово очевидца бросило свет не только на страдания и голод людей, но также и на их надежды. Как нужно, чтобы этот свет был жгучим!
Я убедился, что человечество не столь уж четко разделено на две половины. Не существует, с одной стороны, мира несчастья и бедности, а с другой — нашего мира. Не существует отдельно какого-то прошлого, тяжелого настоящего и некоего светлого будущего, которое преобразит наш мир.
Возвратившись в Европу, я не опускаю рук. И здесь у человека есть болезни, не те, что в Азии и Африке, порою не так определенно выраженные, более скрытые. Почти все мы соблюдаем правила санитарии и гигиены. Мы умираем в чистоте и, можно сказать, — от чистоты.
Меня принимают во Дворце наций. Блестящие и холодные коридоры, молчаливая деловитость, картина своего рода политической асептики. Здесь, в стенах Всемирной организации здравоохранения, в стандартных, похожих один на другой кабинетах, в их тишине определяют и изучают болезни человека, наблюдают за эпидемиями, получают воззвания о помощи, сообщают о посылке врачей и лекарств, вырабатывают планы борьбы за здоровье.
Здесь сконцентрированы все страдания мира, страдания без рыданий и слез, страдания безликие, выраженные в цифрах и диаграммах: проказа, чума, фрамбезия, малярия, трахома, туберкулез, слоновая болезнь, оспа, билгарциоз, бери-бери — эти язвы на теле свободы. Укусы насекомых, которыми кишат тропические ночи, изъеденные тела, желтый ребенок, несущий собственную смерть во вздутом животе, африканская женщина, стонущая на грязном тряпье в полумраке лачуги, старик, сидящий на индийской земле с терпением прокаженного, дрожащие от лихорадки люди, покойники, осыпанные пеплом, новорожденные, покрытые мухами, — все это существует одновременно в четырех концах земли при всем различии времени. Разве это не обидно?
