Конечно, сельский хулиган, драчун или, наоборот, кулак-держиморда оставался на лагерной службе собой… Было б удивительно, если б в тюремно-лагерные кадры шли исключительно хорошие люди! Но правда и то, что вне зоны, с односельчанами, они вели себя хуже, чем с зэками… Меня поразило как раз большое число неплохих людей на этой "собачьей работе".
Оговариваю сразу: людьми неплохими они обнаруживали себя, только оставаясь с нами один-на-один.
Два примера.
В период нашей стодневной "Статусной акции", забастовки с требованием признать за нами международные права политзаключенных, нас почти сто дней держали в карцерах. В ту мягкую эпоху максимальный срок карцерного наказания определялся в 15 суток. Ergo, нам давали некое количество "суток ШИЗО" (по усмотрению начальника), выпускали в зону на несколько часов (иногда сжимавшиеся до 40 минут!) и за "новое нарушение" сразу сажали в карцер на новый срок. Однако бывалые зэки даже и за 40-минутный перерыв успевали чем-то подкрепиться: сварить бульонные кубики, слопать тарелку лапши, кусок "колбасного сыра", иногда поглотить целых сто грамм маргарина. Это служило немалым подспорьем для зэков, которые, кроме обычного карцерного режима (питание в карцерах идет через сутки, а в голодные сутки полагалась только пайка хлеба с кипятком), мы проводили еще серию голодовок протеста, приуроченных к открытию Белградского совещания 35 государств Европы и Америки (по случаю открытия совещания мы торжественно отголодовали четверо суток). Но среди "статусников" имелось трое обитателей "тюрьмы в квадрате", так называемых "помещений камерного типа" (ПКТ), лидеры акции — Паруйр Айрикян, вожак подпольной Национальной Объединенной партии Армении, Владимир Осипов, редактор "самиздатских" журналов русских националистов "Вече" и "Земля", и Вячеслав Чорновил, признанный вожак украинских национал-демократов. Когда у этой троицы завершался срок отсидки в ШИЗО, их переводили не в зону, а в камеру напротив — в тюрьму ПКТ. Условия там получше карцерных (давалась постель на ночь, был радиорепродуктор, разрешалось получить две книги из библиотеки на неделю), но, конечно, возможность насытить живот в ПКТ много скуднее, чем то, что мы, простые карцерники, урывали на зоне.
Потому первая, стихийно сложившаяся задача "большинства" — пронести что-то из еды в карцер, а там, уловив случай, суметь передать запас "пектешникам".
Десятиминутный комический клип можно сделать, изобразив, как я прячу несколько бульонных кубиков "Мэгги" в кальсоны, в потайной карман, кем-то из прежних обладателей этих кальсон вшитый в самое секретное место. А в середине будет пик клипа: меня при входе в карцер раздевают догола, заставляют приседать, внимательно заглядывая в анальное отверстие — не выпадет ли что оттуда? Благополучно пройдя обыск, надеваю кальсоны, но бумажная обертка зашуршала, меня обыскивают вторично и ликующе вынимают кубики из — под члена и прячут на полку в каптерке при входе в карцер. Но — финал! — через два дня всех выводят в баню, и, улучив миг, я, как настоящий вор из немых фильмов, ухитряюсь влезть в каптерку и украсть кубики обратно! А в бане-то нас объединят с троицей "пекатешников"! И снова чудеса ловкости — раздеваясь, я незаметно выложил кубики на полку, под одежду, и — уловил пристальный взгляд надзирателя, высокого худого парня, с источенными до корней передними зубами…
Вернулся я из мыльной, а мое белье сдвинуто с места и кубики открыты… Надзиратель был один — его напарник увел Айрикяна в парикмахерскую комнату — снимать под "ноль" отросшие в ПКТ волосы. Глядя мне прямо в зрачки, мент довольно усмехнулся — мол, не провел ты меня… И тогда я в открытую передал при нем свои кубики Осипову и Чорноволу.
А ведь в надзирательской команде этот парень считался едва ли не самым въедливым, зловредным. Но тогда был один. Без напарника…
Второй случай. Большая Белградская голодовка подорвала мне иммунитет, и небольшой сквозняк в камере привел к острому флюсу. Последовал приказ — направить в амбулаторию, на удаление зубов, к лагерному стоматологу из зэков, сионисту Михаилу Коренблиту. В кабинете врача тоже сидел надзиратель — скверный, трусовато-старательный мальчишка ("молодые хуже стариков" — солженицынский Иван Денисович заметил). Завершив операцию, Коренблит вытащил из тумбочки припасенный бутерброд, глюкозу, еще что-то из еды (врачу, конечно, подкидывали еду благодарные пациенты-вольняшки) и неуверенным и одновременно нагловатым тоном сказал: "Начальник, ругаться не будешь?"
