— После всех моих злоключений, — воскликнул Джордж, — такая награда! Право же, это превышает самые дерзкие мои мечты! Получить все блага — и после стольких страданий! Нет, нет, я и в мыслях так высоко никогда не возносился!
— Да, мой милый Джордж, — отвечала его прелестная невеста, — пусть этот негодяй возьмет себе мои деньги; если вам они для счастья не нужны, то мне и подавно. Ах, какая перемена: от самого подлого человека к самому благородному, самому лучшему! Пускай себе пользуется нашим состоянием, я же теперь могу быть счастлива и в нужде!
— Смею вас заверить, — перебил молодой помещик, ухмыляясь, — что и я, в свою очередь, буду очень счастлив, пользуясь теми благами, которые вы так презираете.
— Погодите, сударь! — вскричал тут Дженкинсон. — На это дельце по-всякому можно взглянуть. Что касается состояния этой достойной девицы, то вам от него не достанется и полушки. Прошу прощения, ваша честь, — обратился он к сэру Уильяму, — имеет ли ваш племянник право на приданое мисс Уилмот, если он женат на другой?
— Что за вопрос? — отвечал баронет. — Конечно, не имеет.
— Какая жалость! — отвечал Дженкинсон. — Столько лет мы с этим господином были сообщниками, что я даже питаю к нему нечто вроде дружбы, право! Но как я его ни люблю, а должен сказать, что брачный контракт этот не стоит деревяшки, которой приминают табак в трубке, ибо жених наш женат!
— Лжешь, негодяй! — крикнул помещик, не на шутку оскорбившись. — Никогда ни с одной женщиной не был я обвенчан законным браком!
— С вашего позволения, сударь, — отвечал тот, — вы ошибаетесь. И я надеюсь, что вы как следует отблагодарите вашего честного Дженкинсона за то, что он дарует вам жену; если обществу угодно обождать несколько минут, оно может удовлетворить свое любопытство и увидит ее воочию.
Со свойственным ему проворством он исчез из комнаты, оставив всех нас в полном недоумении.
— Пусть его! — воскликнул помещик. — В чем в чем, а тут он мне повредить не может. Не мальчик я, холостыми выстрелами меня не запугаешь!
— По правде говоря, я в толк не возьму, — сказал баронет, — что там задумал этот малый. Верно, какая-нибудь низкопробная шутка.
— Как знать, сударь, — возразил я, — может, у него и дело на уме. Когда подумаешь, на какие только хитрости не пускался этот джентльмен, чтобы обманывать неопытных девушек, то невольно в голову придет мысль: а ну, как нашлась среди них одна похитрее и сама его провела? Ведь скольких погубил он, сколько родительских сердец разбито из-за позора, которым он запятнал их имена! Я бы нисколько не удивился, если бы кто-нибудь из них… Но, боже! Кого я вижу? Моя дочь? Она жива? Неужто я ее держу в объятиях? Так это она, жизнь моя, мое счастье! Я ведь думал, что потерял тебя навеки, родная моя Оливия, и вот я обнимаю тебя, и ты будешь жить мне на радость!
Буйный восторг самого страстного влюбленного не мог бы сравниться с моим, когда я вновь увидел свое дитя; она же совершенно онемела от счастья.
— Душа моя, радость моя! — кричал я. — Тебя возвратили мне, дабы ты усладила мою старость!
— Возвратили, возвратили! — подхватил Дженкинсон. — И потрудитесь оказать ей всяческое уважение, ибо дитя ваше непорочно. Во всей этой комнате нет женщины честнее, чем она. Что касается вас, господин помещик, то молодая дама — ваша законная супруга, и это сущая правда. А чтобы вы уверились, что я не лгу, я готов представить на всеобщее обозрение лицензию>{200}, по которой вас обвенчали.
С этими словами он подал бумагу баронету, который прочитал ее и нашел вполне исправной.
— Я вижу, господа, — продолжал Дженкинсон, — что вы удивлены; позвольте разъяснить вам дело в нескольких словах, и вы все поймете. Добрый наш помещик, к которому я, между нами говоря, питаю некоторую слабость, частенько давал мне всевозможные порученьица, каковые я и исполнял. Так, он просил достать ему подложную лицензию на венчание и подложного священника, чтобы обмануть мисс Оливию. Однако из дружбы к нему я раздобыл настоящую лицензию и настоящего священника, который и обвенчал их по всем правилам. Вы, может, думаете, что я поступил таким образом из благородных побуждений? Ничуть не бывало! К стыду своему, признаюсь, что единственной моей целью было сохранить эту бумагу и впоследствии дать помещику знать, что она у меня имеется и что я в любую минуту могу объявить о ней во всеуслышание; таким образом, у меня была бы возможность всякий раз, как я испытывал бы нужду в деньгах, выкачивать их из него.
