– Вольно, – сказал майор. Прошел перед строем. – Ишь ты, шмиш ты, собрались. Рады небось? Надоело? – Воровато оглянувшись, он сказал шепотом: – Да мне, если честно сказать, самому надоело. Во! – ребром ладони он провел по горлу.
Демобилизованные засмеялись, и вместе со всеми Алтынник. И, может быть, первый раз за все время он понял, что Ишты-Шмишты, в сущности, неплохой мужик и что, как видно, ему, несмотря на то, что он майор, летчик первого класса, получает кучу денег, здесь тоже несладко.
Майор пожал каждому руку, пожелал всего, чего желают в таких случаях. Алтынник скомандовал налево и шагом марш, и демобилизованные пошли к проходной не строем, а так – кучей.
Машину им, конечно, не дали. Вчера, говорят, Ишты-Шмишты поругался из-за этого с командиром полка. А идти до станции предстояло километра три с вещами.
Уже подходя к КПП, встретили Казика Иванова с сумкой. Кинулись в последний раз к нему – нет ли писем.
– Тебе есть, – сказал Казик Алтыннику.
– От кого?
– Из Житомира.
– Возьми его себе, – махнул рукой Алтынник.
– Договорились, – засмеялся Казик и поманил Алтынника в сторону. – Слушай, там тебя на КПП баба какая-то дожидается.
– Какая баба? – насторожился Алтынник.
– Не знаю, какая. С ребенком. Говорит: жена.
У Алтынника руки опустились.
– Ребята, вы идите, – крикнул он остальным, – я сейчас догоню!
Подумав, он решил двинуться через дальнюю проходную, бывшую в другом конце городка. Но, когда вышел за ворота, первый человек, которого он увидел, был Борис. В новом синем костюме, в белой рубашке с галстуком, Борис разговаривал с часовым. Увидев Алтынника, Борис заулыбался приветливо и пошел навстречу, Алтынник опустил чемодан на землю.
– Ты чего здесь делаешь? – спросил он хмуро.
– Да это все Людка панику навела. – Борис засмеялся. – Пойди, говорит, там покарауль, а то он, может, не знает, что мы здесь стоим. – Он повернулся в сторону главной проходной и, приложив ко рту ладонь, закричал:
– Людка! Давай сюда!
Алтынник растерялся. Что делать? Бежать? Да куда побежишь с чемоданом? Догонят.
А Людмила с белым свертком, перевязанным синей лентой, уже приближалась.
– Не плачь, не плачь, – бормотала она на бегу, встряхивая сверток, – вот он, наш папочка дорогой. Вот он нас ждет. Не плачь.
Она перехватила сверток в левую руку, а правую, не успел Алтынник опомниться, обвила вокруг его шеи и впилась в его губы своими. Не резко, но настойчиво отжал он Людмилу от себя, отошел в сторону и рукавом вытер губы.
– Чего это? – спросил он, кивая на сверток.
– Чего, – хмуро передразнил Борис. – Не чего, а кто. Это человек.
– Это твой сынок, Ваня, – подтвердила Людмила. – Петр Иванович Алтынник.
Из свертка послышался какой-то писк, который, по всей вероятности, издал Петр Иванович. Людмила снова стала подбрасывать его и бормотать:
– Ну-ну, не плачь, Петенька, птенчик мой золотой. Твой папка тут, он тебя не бросит.
Алтынник прошелся вокруг чемодана.
– Вот что, Людмила, – сказал он негромко, – ты меня ребенком своим не шаржируй, потому что я не знаю, откуда он у тебя есть, и никакого к нему отношения не имею. Что касается всего остального, то я нашу женитьбу ни за что не считаю, потому что вы завлекли меня обманом в виде нетверезого состояния.
Он взял станцию.
– Ой, господи! Ой, несчастье! – запричитала и засеменила рядом Людмила.
– Обманули! – закричала она неожиданно тонким и противным голосом. – Обманули!
Алтынник прибавил шагу.
– Петенька! – закричала Людмила свертку, – Сыночек! Обманул тебя папка! Бросил! Родной папка! Сиротинушка ты моя горемычная!
Алтынник не выдержал, остановился. Оглянулся на проходную, там уже высыпали и с любопытством смотрели свободные солдаты из караульного помещения.
– Людмила, – сказал он проникновенно. – Я тебя прошу, оставь меня в покое. Ты же знаешь, что я тут ни при чем,
– Да как же – ни при чем, – подошел Борис. – Ведь ребенок весь в тебя, как вылитый. У нас вся деревня, кому ни показывали, говорит: капля воды – Иван. Да ты сам погляди. Людка, не ори, дай-ка сюда робенка.
Он взял у сестры сверток и развернул сверху. Алтынник невольно скосил глаза. Там лежало что-то красное, сморщенное, похожее скорее на недозрелый помидор, чем на него, Ивана Алтынника. Но что-то такое, что было выше его, шепнуло ему на ухо: Твой. И сжалось в тоске, и заныло сердце. Но сдаться для него сейчас – значило смириться и поставить крест на всем, к чему он стремился.
