- Благодарю, - с той же искренностью отозвался Томас, вставая со стула. На нем был обычный мундир «ягера», без наград и отличительных знаков, Фрикке словно показывал, что выше этих условностей. В какой-то мере это действительно обстояло именно так, нобиля самых известных и боеспособных частей Евгеники знал без преувеличения весь мир.
Томас сел напротив профессора, положив руки перед собой. И на мгновение двух людей словно связала тень некой симпатии, какая иногда возникает между соратниками, совместно вершащими великое дело. Один из них истово ненавидел второго, а тот в свою очередь отвечал высокомерным и отчасти презрительным снисхождением. И все же, не один год совместной работы над грандиозным проектом поневоле сблизили антиподов.
- Могу сказать без лишней скромности, я преклоняюсь перед вашим гением, - сказал Томас. – Мы смогли воспроизвести ваш эффект и даже отчасти усовершенствовать техническую сторону процесса. Но без нейтрализации энергетического отката все это осталось бы мертвым железом. Вы – великий человек, господин Айнштайн.
- Благодарю, - отозвался Айзек. – Могу сказать, что я поражен тем, как ваши технологи развили мое открытие. Я понимал, что со временем масштаб структуры и эффекта неизбежно вырастет, но такого не представлял даже в мечтах. Ваша воля и промышленная мощь действительно заставили меня на мгновение усомниться… в прежней убежденности.
Шли минуты, но собеседники молчали. Разговор буквально повис с воздухе, оборванный на полуслове. Ни один из двух людей, сидящих в кают-компании линкора не решался продолжить, понимая, что любая следующая фраза необратимо разрушит внезапно возникшее волшебство, вновь вернет их к прежней ненависти и высокомерию. Томас уже решил, было, что следующее слово придется произнести ему, но первым заговорил все же профессор.
- Он жив? – спросил он, глядя в сторону и болезненно кривя губы.
- Кто? – не понял Томас.
- Он, - повторил Айнштайн.
Фрикке добросовестно попытался вспомнить, о чем идет речь, и вспышка озарения промелькнула на его лице.
- Ах, да. Припоминаю… Честно говоря, - он с обезоруживающей искренностью слегка развел руками. – Я не знаю. Вы должны понимать, после того как мы с вами урегулировали все разногласия, им занималось уже другое ведомство.
- Понимаю, - произнес Айзек, все так же глядя в пустоту потухшим взором, в котором уже не осталось ни триумфа, ни уважения, лишь безмерная усталость, не тела, а души. – Если смотреть на вещи отстраненным взглядом исследователя, замысел был великолепен. Хороший, грамотный психологический расчет.
- Рад, что вы отдаете должное моим скромным способностям, - отозвался Томас. – Но в сущности, это очевидно. Если нельзя воздействовать на вас…
- Пытать меня. Называйте уж вещи своими именами, без этих недостойных реверансов.
- Если нельзя воздействовать на вас, - мягко, но непреклонно повторил Фрикке. – Следовательно, нужно использовать кого-то другого, чья жизнь и страдания были бы важны для вас, господин Айнштайн. И если нет никого, к кому вы бы испытывали искренней и крепкой привязанности, таковую следует создать.
Айзек не ответил. Перед его взором вновь вставала картина, которую профессор долго, старательно пытался забыть и думал, что преуспел в этом. Но, как оказалось, ничто не забылось, как будто произошло только вчера.
Профессор очень давно не общался с детьми, поэтому не сразу понял, что за предмет вынесла плотная женщина в безликом мундире, поставив рядом с барельефом. А когда узнал колыбель с младенцем, с минуту или даже больше не верил глазам своим, думая, что у него галлюцинации. Но к сожалению это оказалась отнюдь не иллюзия и не обман зрения. Даже сейчас ученый мог бы назвать в точности количество симпатичных синих бантов, украшающих плетеную рукоять – их было ровно пять. Ребенок крепко спал, чуть посапывая и шевеля пухлыми губами. В светло-синей пижамке он казался ангелочком с рождественской открытки, такие пару раз приносил от родственников покойный Франц.
«Мы оставим его здесь, на ваше попечение. Прислуга выполнит любое ваше указание – доставит молоко, переоденет малыша, почитает ему сказку. Все, что угодно. Пройдет месяц, полгода, год или больше – вы не узнаете, пока не придет тот самый момент. И я снова вернусь, но уже не с колыбелью. Я принесу жаровню с углями.»
