— Здесь нельзя, — еле слышно прошептал Эйви-Эйви. — Здесь же Дыра… Уардов сорок… Вперед по дороге… Священная Дубрава, не нужно бояться… Духи Зарга не трогают ищущих приюта, — и затих, теряя крохи сознания.
— Ну и как он это себе представляет? — буркнул в пространство шут.
— Сделаем носилки из плаща. Если бы удалось найти дубину в пару к его посоху… Ну ничего, дотащим и так.
— Тяжел он, куманек, между прочим!
— Что ты предлагаешь? Бросить здесь? Оборотням на съедение? Лучше бы сразу убил!
— Прости, не попал, — не удержавшись, съязвил Санди, — на звук кидал. Сыпанем остатки порошка, до утра протянем.
— Они прыгали в круг, — напомнил король. — Проводник прав, надо убираться отсюда.
— В плаще не получится, — стоял на своем Санди. — И носилки не помогут: нельзя класть его на рану, мертвой крови ходу не будет.
— Тогда понесу на руках, — мрачно заявил король, с трудом поднимая безвольное тело Эйви-Эйви. — Я не позволю умереть человеку, спасшему наши жизни. Умереть от твоего оружия — не позволю. Не спорь. Лучше веди лошадей.
Санди обиженно фыркнул и подобрал уцелевшие поводья, связывая ими недоуздки.
Денхольм глубоко вздохнул, и они медленно пошли по дороге.
Глава 10. ПО ГНОМЬЕМУ ТРАКТУ
Проводник упрямо стоял на Краю, норовя шагнуть за Последний Порог, прочь от горьких пахучих отваров и заботы Духов Зарга. Санди недаром слыл одним из лучших метателей ножей, и обессиленные руки Эйви-Эйви с трудом удерживали призрачную Нить своей бродячей жизни. Вот уже шестой день король с навязчивостью заботливой няньки поил его бульонами и менял повязки, а шут с остервенением стирал портки, которые раненый пачкал не в меру часто.
Духи появлялись ближе к вечеру, тогда путешественники с облегчением сдавали свой нелегкий пост и ложились спать. Однажды Денхольм попытался ускользнуть из объятий Йоххи, чтобы посмотреть, как лечат призраки, но колдовской дурман окутал все тело и сделал голову тяжелой невыносимо. Он боролся с дремой до последнего, но сон напал наемным убийцей, исподтишка, разбивая все надежды на победу. Голова наутро болела нестерпимо, и король предпочел смирить свое любопытство.
Шесть дней, беспросветных и тоскливых.
Шесть дней, насквозь пропитанных смертью.
Потому что умирал не только проводник, умирали лошади. Язвы на искусанных боках, казалось, полностью исцеленные, расплывались вновь, въедаясь в неповрежденные участки шкур и уходя все глубже. И Алиста, и Факиэр лишь на время смягчали боль и муку в угасающих глазах несчастных животных.
Шесть дней, долгих, тягучих, дождливых.
Моросящий дождь шел с утра до ночи, шурша каплями по листьям вековых дубов, но словно огибая Священный Приют и ее постояльцев. Дождь усыплял, убивая веру в счастливый исход, словно оплакивая непутевого бродягу. Но король не раз говорил шуту, насколько было бы тяжелее, если б светило жаркое летнее солнце. Шут неизменно соглашался, отправляясь на очередную постирушку к придорожной канаве, полной мутноватой воды.
Шесть дней без движения.
Без погонь, без боязни не увидеть рассвет. Время остановилось, замкнулось пространство. Во всей Вселенной остался крохотный островок жизни, окутанный нитями по-летнему теплого дождя. И умирающий под зеленеющими кронами дубравы проводник.
Хорошо хоть хватало еды.
В первый же день Санди не упустил случая запустить лапу в сумку Эйви-Эйви. Король протестовал, но был вынужден присоединиться со странной смесью любопытства и стыда.
Вместительная холщовая сума, которую Эй-Эй носил, перекинув через плечо на манер письмоносцев, таила в себе множество занятных вещиц. В одном кармане было полно всевозможных мешочков и коробочек с порошками и целебными травами. С другим отделением обстояло еще интереснее. После того как разом оживившийся шут вытащил солидный сверток с припасами, которых при разумной экономии и бережном хранении хватило бы на месяц, там осталась всякая мелочь.
Набор запасных струн для лютни. Тонкая серебряная цепочка. Старая медная монета со стертыми письменами, явно не элронская. Огниво и трут. Трубка, кисет, иголка с ниткой. Стальная пластинка с неизвестными иероглифами. Небольшая книга в зеленом сафьяновом переплете с серебряной застежкой, которую не удалось открыть. Бронзовый амулет, полностью повторяющий татуировку на груди проводника: перевернутый равносторонний треугольник со стрелой, украшенный скупой резьбой и тремя агатами по верхней поперечине — белым, серым и черным, — явно гномьей работы и такой красоты, что король с сожалением разжал пальцы, выпуская вещицу из ладони. Странный высохший стебель с двумя кривыми толстыми шипами, похожий на наконечник стрелы. И их кожаный расшитый кошелек, до отказа набитый золотом.
