— Не сопротивляйтесь, господин, — где-то на задворках рассудка настиг его вкрадчивый шепот проводника, — Йоххи — он тоже лекарь неплохой. Забудьте обо всем, что я наговорил. Это неправда. Нельзя облечь в слова необъяснимое. Прочувствовать — можно, рассказать — нельзя. Слова искажают Истину призмой своей Пустоты… Спите…
Он спал. Он был очень послушным господином.
Отблески костра. Эхо разговора… Две тени за чертой огненного круга.
— Ну что? Теперь след стойкий? — царапина насмешки.
— Хороший след, — угрюмое согласие. — Гномьи дороги следы держат долго…
— Ешь…
— Куда идут?
— У гномьих дорог итог один — горы.
— Зачем им в горы?
— Ведут.
— Кто?
— Ешь. Не задавай глупых вопросов…
Было? Не было? Сон? Отголосок реальности? Игра воображения?
Разве теперь разберешь! Надо спать: сон дарит новые силы…
— Хей, куманек! Вставай завтракать!
Король открыл глаза и зажмурился.
Солнце сияло в ярко-синем небе. Солнце играло в жмурки с листвой, плодя по белому свету зайчиков, котят и прочих, совсем уж невиданных зверушек.
Каша доходила на углях, хлеб был нарезан, сало манило щедрыми ломтями…
Впервые за время болезни Денхольм ощутил зверский голод, с победным кличем выудил из мешка ложку и кинулся в бой…
— Сначала отвар! — прямым выпадом встал перед ним сварливый оклик.
Король оглянулся на проводника. Эйви-Эйви сидел в теньке, потягивал вино и скрипел карандашом, что-то старательно выводя в прикупленной в Гале книжице в кожаном переплете. Старик поднял голову, отрываясь на миг от своей тяжелой работы, и назидательно изрек, воздев к небу палец:
— Чтобы вкусить радостей, отведай сначала горести!
Денхольм остолбенел, выпучив глаза и силясь переварить услышанное.
— Не бери в голову, братец, — хихикнул шут, протягивая кружку с целебным зеленоватым настоем. — Наш шарлатан с утра такой. По-моему, он всю ночь с бурдюком обнимался! Так что это — вполне законный результат.
— Что он все пишет? — за время пути король наловчился глотать травяную отраву, почти не впуская в сознание вкус.
— А кто его знает! — махнул рукой Санди, выскребая из котелка кашу. — Говорит, мысли мудрые в голову лезут. Пугает, наверное!.. Эй! Ты к нам присоединишься? Или поделить твою порцию по-братски?
— По-братски, — важно кивнул нечесаной башкой проводник. — Но на три части! — и торжественно сменил карандаш на ложку.
Все утро прошло в мерном выбивании пыли из гномьей дороги.
Временами Эйви-Эйви срывался куда-то в сторону, возвращаясь на тропу в еще более всклокоченном виде, оставляя далеко позади прежние достижения в области издевательств над одеждой. Перемазанный землей, с сухими ветками в пегой шевелюре, он приносил коренья и травы, поясняя их назначение и способ употребления любознательному Санди. Он вообще в последнее время уделял шуту много внимания, слишком много, с точки зрения короля. Эти двое как будто отгородились от него стеной общей тайны. Стеной умения. Стеной мастерства. Спорили, бранились, нетерпеливо доказывая друг другу зубодробительные истины, но общались при этом свободно и легко.
Король пытался вспомнить, когда последний раз разговаривал по душам с Санди, — и не мог. Был лишь отголосок его исповеди у истоков Гали, перед первым порогом. Но и тот надрывный крик был криком одной души, одного страха.
А теперь и вовсе: хоть волком вой — не услышит!
Занят, подождите в приемной. Мир открываю!
Впервые в жизни король познал ревность. Ревность к другу. К другу друга.
Вон стоят у обочины, его поджидают. Вроде бы и он — с ними: окликают, совета просят. Но разве ждут ответа? Едкая фраза, взрыв смеха…
Денхольм долгое время был защитником одного и покорным слушателем другого, он свел вместе два полюса, построил мост над бурной рекой, связав берега… И что же?! Оказался не нужен! На языке горчило. Не от отвара, которым его, словно безмозглую скотину, пичкали теперь на пару. От обиды. От терпкого слова «забвение». От привкуса предательства…
В такие минуты он с особой тоской думал о брате. «Где ты, Йоркхельд?! Даже ты не приходишь во сне! Даже ты бросил своего Денхэ…»
Дорога шла прямо, не петляя, словно острый гномий топор поленился обходить естественные преграды и прорезал путь без особых затей. По обочинам стояли величественные деревья Вакку, их кроны сплетались над дорогой подобно аркам, и солнце с трудом пробивалось сквозь густую листву, бросая на брусчатку причудливые блики — игра светотени заманивала, притягивала, ворожила…
