Через восемь лет Понтик захочет воскресить прежнюю дружбу, но из этого уже ничего не получится. Кораблик уплыл по воле волн…
Последнее письмо, которое он получит от Марины — это уже 1916 год, — свободное, легкое. Там тоже о любви, — но это прощание, нечто вроде: «но я другому отдана…».
Петр Юркевич станет медиком и достигнет многого в своей профессии. Проживет долго и доживет до оглушительной славы Марины Цветаевой в 60-е годы.
Письма своей юной подруги он тщательно сохранит.
В октябре 1908 года Марине исполнилось шестнадцать. Спустя еще шестнадцать лет, отвечая на вопросы анкеты русской эмигрантской газеты «Дни», она отметила в графе «постепенность душевных событий» резкую смену своих увлечений и пристрастий как раз в 1908 году: «…разрыв с идейностью, любовь к Саре Бернар, “Орленок”, взрыв бонапартизма…»
«Разрыв с идейностью» означал конец ее революционных иллюзий. Юная Цветаева, такая норовистая и независимая с окружающими ее людьми, в отношении к духовной атмосфере времени обнаруживала чуткость тончайшего барометра. Как раз к осени 1908 года революционные настроения в России исчерпали себя.
И итоги и уроки революции 1905 года уже поддавались анализу и обозрению.
Они прорисовали кризисное состояние русской общественной жизни. В журналистике и литературе все большее место стали занимать темы и герои, которых не знали прежде русские читатели. Рахметовым и Инсаровым сменили ныне личности, чувствующие себя абсолютно свободными от долга перед обществом. Они уже не верили в возможность переустройства социальной жизни на началах справедливости. Этот мрачный вывод дался многим ценой не просто утраты дорогих иллюзий, но ценой отчаяния.
«Переоценка ценностей» — лозунг, провозглашенный Фридрихом Ницше еще в прошлом веке, оказался на повестке дня. Он выглядел теперь подкрепленным итогами революционных потрясений, споры утратили прежнюю умозрительность. Портрет Ницше висит на стене в помещении символистского издательства «Скорпион». Другое издательство называется «Заратустра» — как бы в напоминание о знаменитой работе философа. Андрей Белый читает о Ницше публичные лекции. Автор трактата «По ту сторону добра и зла» необычайно популярен в эти годы: для России он выступает символом «раскрепощения личности», уставшей от служения гражданскому долгу.
Но что есть истинная свобода личности? Где кончается бунт против мещанских норм жизни и начинается отрицание нравственного чувства вообще?
Внимание литераторов чаще привлечено теперь к изнанке человеческой натуры, к психологии измены, предательства, отступничества — и в социальном, и в сугубо личном поведении человека. И тут сколько авторов, сколько героев — столько и решений; русские «доморощенные ницшеанцы» (так их называет критика) порой слишком похожи на потерянных людей, судорожно ищущих новые духовные основания для жизни.
Впервые в русском обществе открыто, горячо и бесстыдно обсуждаются «проблемы пола». Раскрепощение женщины упорно толкуется как защита ее права на «свободную любовь». Повесть Арцыбашева «Санин», впервые увидевшая свет в 1907 году, еще и в 1908-м, и в 1909-м продолжает вызывать открытые дискуссии, собиравшие толпы слушателей и участников. На театральных подмостках — его же драма «Закон дикаря» с тем же пафосом, в Петербурге театр Яворской ставит скандальную пьесу Ан. Каменского «Завтра», где героиня мечется между жестоким выбором: то ли отдаться кавалеру со скуки, то ли утопиться…
Прочитав «Санина», бедный Иван Владимирович Цветаев пришел в смятение и ужас; ему казалось, что своевольная, бунтующая по любому поводу Марина может наделать глупостей: вступить, например, в гражданский брак с каким-нибудь гимназистом. Неуклюже, намеками он пытался поговорить об этом с дочерью — и всякий раз предельно раздражал ее.
«Санинщину» Марина всей душой презирала; эта зараза просто не могла к ней прилипнуть.
Между тем в стране еще продолжались послереволюционные репрессии. Лев Толстой писал в Ясной Поляне «Не могу молчать!», Короленко на страницах «Русского богатства» публиковал гневные статьи. «Рассказ о семи повешенных» и «Иуда Искариот» Леонида Андреева вызвали настоящую бурю откликов в печати — так горячи были темы.
