И вот однажды днем, когда я, сидя за столиком, хлебал из тарелки какую-то баланду, дверь в номер распахнулась и в двери, нагнувшись под притолоку, встал сам Меркуров.
— Ты что же это, мерзавец такой, — загремел Сергей Дмитриевич, вперя в меня взгляд через круглые стекла очков. — Ты что же это, негодяй, матери покоя не даешь? А?!
Я оцепенел от ужаса. Слезы покатились по щекам и закапали в тарелку.
Но я ни за что не хотел выдать Меркурову свой испуг и поэтому нашел в себе силы сквозь слезы повторять: «А сам-то? А сам?»
Потом Сергей Дмитриевич скажет моей маме:
— Мальчонка-то, а? Проявил характер.
Правда, названивать маме по телефону я перестал.
Уже упомянутые мною булочки связаны с воспоминанием о еще одном, впечатлившем меня человеке.
Все женщины в гостинице обсуждали случай, когда этот самый человек, выстояв очередь за булочкой, попросил дать ему три булочки. Услышав в ответ, что только одну булочку в одни руки, человек пришел в ярость и, обращаясь ко всем собравшимся, закричал: «Если я говорю три булочки, это значит три булочки! Глупая девчонка! Она не понимает, что если я захочу, она отдаст мне все булочки!!!»
Еще рассказывали, что недавно этот человек поздно вечером появился в гостинице со своей женой и попросил предоставить ему номер. Дежурная категорически отказала, заявив, что свободных номеров нет.
Утром новых постояльцев обнаружили спящими в обычно наглухо закрытом трехкомнатном обкомовском номере.
Дежурная клялась, что номер никому не отпирала, и как туда попали эти люди, понятия не имеет.
Звали этого загадочного человека Вольф Мессинг.
Куда его поселить в гостинице, конечно, нашли, и вскоре он оказался постоянным участником меркуровских посиделок.
Вольф Мессинг демонстрировал собравшимся свои невероятные способности: угадывал мысли, легко находил спрятанные от него предметы и говорил некоторым женщинам, потерявшим всякую связь с их фронтовыми мужьями, что те живы. Что впоследствии подтверждалось.
Однажды мы с мамой были у себя в номере, мама читала мне какую-то книжку.
Вдруг она прервала чтение и поспешила открыть дверь.
За дверью стоял Вольф Мессинг. Он поздоровался и попросил дать ему спички.
Тут, как потом рассказывала мама, она подумала, что сейчас ей придется вытащить из-под кровати тяжелый чемодан, в котором мы возили все наше имущество, вынуть оттуда все вещи, и, может быть, на самом дне обнаружится единственный спичечный коробок. А потом повторить все действия в обратном порядке.
— Вы знаете, — сказала мама, — спичек, кажется, нет.
— Не волнуйтесь, — отозвался Мессинг. — Я сам…
Он уверенно прошел к кровати, вытащил чемодан, открыл его, выложил почти все содержимое на кровать, нашел спичечный коробок, прикурил папиросу, бросил коробок в чемодан, куда уложил обратно все вещи, закрыл крышку и задвинул чемодан под кровать.
Поблагодарил маму и ушел.
Однажды женщины сказали Мессингу:
— Ваша жена, наверное, несчастный человек…
— Почему? — удивился он.
— Ну вы же знаете всё, о чем она думает.
— Моя жена, — ответил Мессинг, — самая счастливая женщина. Она думает только то, что я захочу!
Вольфа Мессинга, порывистого человека в черном костюме с копной черных курчавых волос и пронзительными глазами на бледном лице, я в ту пору опасался.
Зимние дни коротки, темнеет быстро. Частенько мы с моей десятилетней сестрой Наташей ходили за хлебным пайком (150 г. на человека черного хлеба с глиняным припеком). Идти от гостиницы до булочной приходилось по длинной темной, освещенной одним тусклым фонарем улице.
— Я боюсь, — как-то призналась мне сестра.
— Не бойся, — ответил я, — ведь я с тобой.
Прекрасно помню этот свой ответ. Кем я себя вообразил в тот момент? Наверное, кем-нибудь наподобие Меркурова по меньшей мере.
Зато Наташу рассмешил.
Мы, дети, целыми днями пропадали в Театре оперы и балета. Перешел скверик — и там. Очень удобно. Балетов почти не давали, зато в зале во время репетиций мы переслушали и пересмотрели солидный оперный репертуар.
Я, видно, слишком пере- того: с тех давних пор вытащить меня на оперный спектакль — проблема.
Находиться днем в зале директор театра детям разрешал. Лишь бы вели себя тихо. Но вечером во время спектакля, даже в антракте — в зал категорически ни-ни! Носа не высовывать! Да еще вечерами за порядком в зале следил милиционер. Торчать за кулисами — еще куда ни шло.
