Артур пополз, волоча больную ногу и стараясь не коснуться мертвеца. Труп преграждал путь, пришлось двигаться в неудобном положении, прижимаясь к вогнутой стенке тоннеля.
Мухи совсем обезумели - десятками выползали из-под одежды журналиста и присоединялись к своим кружащимся в воздухе собратьям. Артур теперь слышал в их жужжании не упрёк, а ярость.
Но вот мертвец остался позади. На то, чтобы проползти мимо него ушло немало сил. Артур остановился, отдышался, представил, как станет потом матери рассказывать о своих злоключениях. Да уж, история та ещё выйдет. Но кое о чём, конечно же, умолчит, не стоит никому знать о том, что он обмочился, что блевал, скулил, рыдал. Его история будет историей героя. Возможно, он даже запишет её в тетрадь, чтобы потом перечитывать и с гордостью вспоминать эти нелёгкие часы своей жизни. Отличная мысль. Во всём можно найти положительные стороны.
- Скоро меня найдут, - подбодрил себя Артур и пополз дальше.
Преодолел пару метров. В пересохшем горле першило, во рту ощущался вкус собачьего дерьма. Боль пульсировала, но не разгоралась, и Артур подумал, что смог бы подняться, чтобы дальше перемещаться по тоннелю, прыгая на одной ноге и опираясь руками в поверхность трубы. Ширина тоннеля метра два, можно было бы даже головы не пригибать... Но, поразмыслив, решил с этой идеей повременить, ползком всё же надёжней, да и спешить, в общем-то, некуда. Пройдут часы, прежде чем мама найдёт его...
В голове что-то щёлкнуло и Артур, к своему ужасу, услышал ехидный голос бывшего приятеля:
- Тебя никто не найдёт. Не надейся.
Фролов всегда говорил чуть насмешливо, даже если разговор шёл о серьёзных вещах. Странный стиль речи, который был показателем его природной сути - ехидной, пронырливой.
Артуру понадобилось с десяток секунд, чтобы сообразить: голос прозвучал в его воображении. Мёртвые журналисты не разговаривают! Всего лишь злая шутка мозга и не более того. Но после неё остался мерзкий, замешанный на первобытной жути, осадок. Артура бросило в жар, темнота в тоннеле больше не казалась безобидной.
Чувствуя, как разрастается паника, он включил фонарик. Рука дрожала, на поверхности трубы заплясали тени, но там дальше... а дальше был завал, как в другом конце трубы: куски бетона, из которого торчала арматура, земля. Тупик. Предсказуемый тупик.
Артур выключил и убрал в карман фонарик. Паника стихала. Двигаться больше не хотелось, неожиданно накатила дикая усталость, будто вид завала вытянул все силы. В голове снова прозвучал голос журналиста - тихий, как далёкое эхо: "Не надейся..." И Артур с тоской подумал, что мёртвые всё же могут говорить, здесь в железобетонной могиле. Не сойти бы с ума, дожидаясь, пока его найдут.
Колотилось сердце, в голени пульсировала боль, монотонно жужжали мухи. Артур прикрыл глаза и увидел озеро в окружении высоких стройных сосен. Вода - чистая-чистая, в ней отражались плывущие по голубому небу облака. Ему было тринадцать, когда они с матерью провели возле этого озера в Карелии целый день. От прозрачной хрустальной воды веяло прохладой. Рыба плескалась.
Боже, как же хотелось пить! Даже слюны во рту не осталось...
Артур встрепенулся, распахнул глаза. Послышалось или он действительно только что слышал какой-то странный звук? Снова шутка мозга?
Но вот опять... кашель? Это кашель! Звук, приглушённый расстоянием.
Пополз к лучам света, порывистыми движениями подтягивая тело и лихорадочно внушая себе, что множество людей кашляют, не только Волк.
- Помогите-е! - хрипло заорал. По трахее и пересохшей глотке, будто песочная буря промчалась. - Эй! Я здесь, внизу! Помогите-е!
Ослеплённый надеждой, он едва не наполз на труп, ладонь всё же коснулась головы журналиста. И плевать, сейчас было не до брезгливости, ведь там наверху...
А наверху раздался смех - писклявый, мерзкий. Именно так смеялся Свин. Артур застыл, чувствуя, как гаснет надежда. Щуря глаза, он глядел на поддон, лучи света падали на его измождённое лицо.
- Чего разорался? – послышался весёлый голос Свина. - Знаем, что ты внизу, где же тебе ещё быть-то?
Глаза защипало от подступивших слёз, и Артур зажмурился, а когда разомкнул, ставшие вдруг тяжёлыми, веки, поддона наверху уже не было. В круглом проёме, на фоне ослепительного неба, маячили два тёмных силуэта.
