Как бы ни было важно для понимания идейной борьбы в философии принимать во внимание единство мыслителей-новаторов в их критике теологов и философов-ортодоксов, не меньшее, если не большее значение с точки зрения содержания имеют различия творческих путей, личностных ориентаций, которые намечаются в неортодоксальном философском сообществе. Гегель точно и искренне пишет Шеллингу: «Больше, чем твоя верность друзьям, меня мог заинтересовать лишь путь, на который вступил твой ум и по которому он все еще движется», – и тут же говорит о пути, избранном им самим: «С некоторых пор я вновь[3] начал изучение философии Канта, с тем чтобы применить его основные выводы к разным привычным идеям и разработать их в соответствии с этими выводами» >40. Для свободолюбивого молодого ума, только что начавшего углубленную работу в философии, естественно стремление присоединиться к философии Канта. Последняя обладала несомненными гуманистически-нравственными преимуществами по сравнению с ретроградно-ортодоксальными системами философии и в то же время выгодно отличалась от многих, если не всех радикальных социально-критических воззрений тогдашней Германии своей наибольшей теоретической разработанностью.
Гегель пока скромно понимает задачу своей работы в философии – применить к интересующим его «привычным идеям» принципы философии Канта. Шеллинг, который раньше Гегеля начал поиски самостоятельного пути, относится к философии великого Канта с почтением, но уже и с немалой критичностью. «Философия еще не завершила свой путь! Кант дал только результаты. Предпосылки же еще отсутствуют», – пишет Шеллинг. Поэтому молодого мыслителя так раздражают правоверные кантианцы, которые соорудили из недавно столь необычной системы новый идейный, даже религиозный фетиш >41.
Зимой 1795 г. у Шеллинга появился новый философский кумир – Фихте. С деятельностью Фихте связываются большие ожидания: «Фихте вознесет философию на такую высоту, о которой всем современным кантианцам даже не снилось…». Видимо, письмо было ненадолго отложено. Шеллинг заканчивает его через некоторое время сообщением, что им прочитано «Основание всеобщего наукоучения» Фихте. Восторженное отношение к автору «Основания…» сохраняется: «Я достаточно счастлив от одной лишь мысли, что я один из первых, приветствующих Фихте – нового героя в стране Истины. Бог да благословит великого мужа! Он завершит великое начинание!». Весь контекст письма не оставляет сомнения в том, что наукоучение Фихте привлекает Шеллинга прежде всего радикальностью своих социально-политических предпосылок и выводов. Гегель в общем и целом разделяет оценку друга, он сообщает также, что Гёльдерлин «слушает Фихте (в Йене. – Н.М.), отзывается о нем восторженно, как о титане, борющемся за человечество, и считает, что сила его воздействия, несомненно, не ограничится стенами аудитории» >42.
В переписке 1795 г. большей радикальностью, глубиной и зрелостью критических устремлений отличается, конечно, Шеллинг. От него исходит и немало влияет на Гегеля умонастроение резкой непримиримости по отношению ко всему устаревшему, ортодоксальному. Он – за то, чтобы идейное наследие, передаваемое будущему, было обретено «с открытым объявлением войны не на жизнь, а на смерть всему прежнему устройству мира и наук» >43. «Мы оба стремимся вперед, мы оба стремимся к тому, чтобы рожденное нашим временем великое дело не слилось вновь с прокисшим тестом былых времен» >44. Радикальные настроения Шеллинга передаются Гегелю. 16 апреля он пишет другу письмо, в котором наиболее ярко и резко выразились критицизм его суждений о политическом деспотизме и политических интригах, надежды на поистине универсальное значение философской революции в Германии. Вот почему каждый, кто хочет подчеркнуть политический радикализм молодого Гегеля, так охотно – и в какой-то мере оправданно – ссылается на это письмо. И слова «революция» в переписке 1795 г. еще встречаются >45. Но скоро надежды на революцию в философии станут таять.
Начиная с лета 1795 и в 1796 г. Гегель – и, видимо, не он один – переживает «упадок духа», что имело различные причины – общественные и личные. К общественным можно отнести отлив свободомыслия в Европе и, конечно же, едва ли не раньше всего в Германии. Инициированная кантианством «философская революция»
