— Уйди, глупая, то не тебя он зовет, а душу свою. Рано еще, рано… Когда он закончил свои заклинания, то Едигир дышал уже ровно и, наконец, совсем открыл глаза, попросив:
— Пить…
Ему дали напиться, потом накормили испекшейся рыбой, закутали в шкуры. Но странные перемены заметила Зайла в любимом: он видел ее и в то же время не реагировал на ее присутствие. Словно не узнавал ту, которую звал в забытьи. Зайла тихонько обратилась со своими сомнениями к Назису. Тот развел руками и прошептал:
— Тут моей силы не хватит. Я что мог, то и сделал, вернул душу в тело. Сам вижу, что не узнает он тебя…
— Но ведь он звал меня, произнес мое имя, — горячо зашептала она.
— Имя одно, человек другое. Долго его души не было, могла напутать что-то. А может, и не его душу вернул в тело. Вон их сколько сейчас блуждает по свету после сражения. Другая и залетела к нему…
— Как другая?! — поразилась Зайла, хоть и не могла понять, как это чужая душа может поселиться в ее Едигире.
— А… — протянул рыбак, — часто, ох часто такое бывает. Другие всю жизнь могут с чужой душой прожить. И ничего. Тут шибко сильный шаман нужен, А я что могу сделать? Ищи шамана.
Зайла немного успокоилась и решила, что коль Едигир жив и пришел в себя, то с остальным будет проще. Сейчас главное спасти его, увезти отсюда. И она попросила старика помочь ей заделать дыру в лодке.
Осмотрев отверстие, старик все так же поцокал языком и достал из своей лодки кусок смолы и еще какие-то принадлежности. Разогрев смолу на костре, он быстро и аккуратно замазал дыру и похлопал ладошкой по борту лодки.
— Все готово, айда садись, можешь плыть. Не спрашиваю, куда ты везешь его, то ваше дело, а мне к родичам своим пора. На тебе еще рыбину, а там сама промышляй. — И он кинул под ноги Зайле еще одну увесистую серебристую остроносую рыбу.
Они присели возле костерка, думая каждый о своем и время от времени взглядывая на Едигира, который находился все еще как бы в забытьи, смотрел куда-то вдаль, не говоря ни слова.
Зайла подошла к нему и прошептала на ухо несколько ласковых слов. Он в недоумении поглядел на нее, отстраняясь как от чужого человека.
— Плыть надо, милый, — показала она на лодку, — пошли…
Он встал на ноги и, тяжело покачиваясь, медленно ступая босыми ногами, направился к воде. Его остановили, помогли одеться и затем уже усадили в спущенную на воду лодку, погрузили вооружение. Зайла кликнула приблудившихся псов и махнула рукой Назису:
— Прощай, дедушка. Не свидимся больше…
— Как знать, — откликнулся он, — мир большой, а мы маленькие козявки. Не нам судить.
Солнце клонилось к левому иртышскому берегу, в зарослях камыша били крыльями набравшие сил за лето гуси, иная птичья братия, собираясь откочевать на юг. Медведи ходили по лесу грузно и неторопливо, отыскивая подходящее место под берлогу. И рыба стала сонной и дремотной, предчувствуя приход зимы и холодных дней, когда вода будет покрыта панцирем льда и ей предстоит терпеливо дожидаться весны.
И только двое людей в маленькой лодке молча плыли навстречу холодной зиме и ветру, вверив свою жизнь утлому суденышку и могучей реке.
Недалеко от богатого улуса знатного Соуз-хана располагались поселенцы незнатного Карачи-бека. Его редко видели в Кашлыке, и дружбы ни с кем он не водил. Может, неловкость от незнатности рода и бедности хозяйства своего не позволяла гордому Караче-беку часто выезжать в гости и на охоту, где все окрестные мурзы и беки блистали богатыми одеждами, статными лошадьми и свитой. Поговаривали, что дед их рода был простым караванщиком и, накопив деньжонок, купил небольшой улус у отца Едигира, а потом за какие-то услуги ханскому роду был освобожден от податей. Худородный Карача хорошо помнил об этом и не претендовал на признание своей персоны богатыми соседями.
К тому же Карача-бек был невысокого роста и одно плечо от рождения было выше другого. Но сызмальства отец научил его грамоте и письму, возил его несколько раз в Казань, Бухару и Самарканд, куда ездил по своим торговым делам, выполняя притом обязанности соглядатая-лазутчика.
Во время одной из таких поездок отец заразился риштой — подкожным червем-волосатиком. Вернувшись домой и промучавшись более полугода, ослабев от борьбы с недугом, тихо умер, оставив сыну десяток лошадей и двух невольников-ногайцев. Жен своих он похоронил еще раньше, а детей, которых они рожали, сгубила черная оспа. Вот и остался Карача-бек полновластным наследником нищего своего хозяйства.
