Мираб с торжествующей улыбкой схватил обоих за шиворот и потащил к огромной березе, через сук которой тут же перекинул две петли.
Обреченные Ишкельды и Томасы не желали умирать и верещали, как пара свиней на базаре. Но черкес быстро накинул на них ошейник петли и бросил взгляд в сторону Кучума, ожидая его знака к началу казни.
Но тут к хану приблизился Алтанай и что-то горячо зашептал на ухо. Следом подошел белый, как полотно, Сабанак, которому не приходилось еще наблюдать расправы над ослушниками.
Кучум выслушал башлыка, бросил быстрый взгляд на Сабанака и махнул рукой палачу, приказывая приостановить казнь.
К осужденным направился Алтанай и торжественно произнес:
— Милость нашего славного хана не знает границ. Он дарует вам жизнь, но чтобы искупить вину, пойдете в отряд смертников.
Ишкельды и Томасы испустили вздох облегчения, а к ним уже спешил воин с двумя черными повязками в руках. Повязки одели помилованным на головы, затянув сзади двойным узлом. Теперь они должны были носить их не снимая, пока не искупят своего проступка подвигом. Их отныне будут посылать первыми в бой и в разведку. Но они остались живы…
Кучум, все еще не обретший доброго расположения духа, резко приказал юзбашам выступать согласно разработанному плану: часть из них должна идти к Кашлыку и перекрыть дороги, а остальные пойдут на захват ближайших улусов. Возглавит их сам Кучум.
Совершив утренний намаз и наскоро перекусив, воины вскочили на коней, которых к тому времени вернули посланные за угнанным табуном нукеры. Ехали вдоль берега реки по едва заметной тропе, соединяющей друг с другом сибирские селения. Когда проехали часть пути, то открытая местность сменилась редким сосновым лесом, вольно раскинувшимся на песчаной почве. Копыта лошадей оставляли глубокие следы, и последние конники были окутаны уже густыми клубами пыли. Неприметная тропинка превращалась в широкую дорогу, на которой оставались круглые вмятины, будто гигантские градины иссекли землю.
В лесу перестроились по двое, и их колонна растянулась, движение замедлилось, все с опаской посматривали на ближайшие деревья, где могли скрыться в засаде стрелки.
Неожиданно передние замерли, остановились, задние конники наскочили на них, началась сумятица. Никто не знал причин остановки, и нервозность, владеющая всеми с утра, усилилась еще больше.
— Засада, засада, — передавалось по рядам, и вся колонна пришла в движение, прикрываясь щитами и ощетинившись копьями.
Но вскоре передали, что наткнулись на овраг, через который сломали мост, служивший переправой. Видно, сибирцы ждали их и уничтожили мост.
Пришлось искать объезд, часть всадников сумела перевести лошадей по дну оврага. Некоторые из них сорвались вниз, послышались крики, стоны. Но, даже преодолев эту незначительную преграду, измазанные в глине и раздосадованные степняки вскоре убедились, что неприятности лишь начинаются.
Разобраны были еще несколько хрупких мостков, и бревна лежали на дне оврагов. Каждая переправа отнимала помногу времени, сил, и настроение в сотнях падало все больше и больше.
А в самом конце леса наткнулись на самострелы, сразившие нескольких передних воинов. Отсутствие противника, и в то же время яростное сопротивление сибирцев таким хитроумным способом разозлило всех сверх всякой меры. Одно дело погибнуть от сабли или копья в честном бою и совсем другое — пасть от безмолвного самострела.
Кучум не стал сдерживать воинов, когда они кинулись крошить ненавистные самострелы, прикрепленные к стволам деревьев вдоль тропы.
Он понимал, что их ярость проявится в еще большей мере, когда они встретятся с живым противником.
Наконец, проклятый лес кончился, и все с облегчением выехали на речной крутояр и увидели стены небольшого укрепленного валом городка.
Быстро перестроились в боевые порядки, выслали вперед разведку. Те вскоре вернулись, сообщив, что ворота в городок завалены бревнами и внутри находится несколько десятков человек защитников.
Истомленные ожиданием первой схватки, воины крутили на месте коней, умело управляя поводьями, заставляли их подняться на дыбы, размахивали обнаженными саблями, грея мышцы.
