Позади него какой-то человек что-то писал, приложив лист бумаги прямо к стене.
В ответ на последние слова он заметил:
— А вы, оказывается, скептик, Миньяс.
Элегантный финансист обернулся:
— Смотри-ка, вы тоже здесь? Как дела, Жорж?
— Лучше не бывает, меня насмешили последние ваши слова.
— Почему же? Вы-то, конечно, выиграли?
Тот, кого финансист по-приятельски назвал Жоржем, криво ухмыльнулся.
— Не выиграл и не проиграл.
— Как вам удалось?
— А я вообще не играл.
— Не играли? Быть того не может!
С этой минуты финансист Миньяс, казалось, утратил всякий интерес к финансовой борьбе. Он ближе подошел к своему приятелю и заинтересованно стал его рассматривать.
— Вы утверждаете, что не играли сегодня. Наверное, впервые в жизни. Что произошло, Жорж? Какого черта вы не попытали счастья в такой день, как сегодня?
Молодой человек, откликавшийся на имя Жорж, не торопясь, сложил листок бумаги, сунул его в бумажник и опять улыбнулся.
— Вы, я вижу, удивлены… А ведь это чистая правда, Миньяс, я не играл сегодня, не потратил ни одного сантима, и на то есть очень веская причина.
— Да какая же, черт возьми? Я добиваюсь этого от вас целых двадцать минут.
— Еще секунда, и вы все узнаете, дорогой мой: со вчерашнего дня у меня нет ни гроша, я разорен подчистую…
Молодой человек, звавшийся Жоржем, воспользовался замешательством своего собеседника.
— Пока! — бросил он и растворился в толпе.
Все произошло так быстро, что остолбеневший от полученной новости Миньяс не успел ни удержать, ни расспросить его.
Впрочем, финансист быстро справился с волнением. С видимым безразличием он пожал плечами, как пожимают плечами все завсегдатаи биржи, узнав о разорении или банкротстве приятеля.
— Что ж! Тем хуже для него!.. Еще один из тех, кто вчера играл на понижение.
И, позабыв об исчезнувшем товарище, который вполне мог оказаться в числе тех, кто вечером пустит себе пулю в лоб, Миньяс отошел от балюстрады, подле которой простоял с начала биржевых операций.
Импозантный, видный, Миньяс любил щегольнуть модным туалетом; на нем было просторное пальто с хлястиком, сдвинутый на затылок цилиндр, под правым веком поблескивал золотой монокль, а в руке он небрежно держал великолепную трость, обтянутую крокодиловой кожей и изящно стянутую золотым кольцом.
Миньяс пробирался сквозь толпу, волнение которой все возрастало.
Добравшись до главной лестницы биржи, он обернулся и окинул бурливший внизу рынок взглядом властелина.
— Здесь есть, куда приложить силы, — негромко проговорил Миньяс. — Какие же все они идиоты!..
Лицо его тронула саркастическая улыбка и, развернувшись на каблуках, финансист стал спускаться по ступенькам, намереваясь покинуть храм Фортуны.
Но едва сделав несколько шагов и не дойдя до конца лестницы, он резко остановился.
Вдалеке кто-то окликал его:
— Миньяс! Эй, Миньяс!
— Вы? Какими судьбами?
Не трогаясь с места, финансист уже здоровался с элегантным господином, который тотчас подхватил его под руку и увлек за собой.
Это был еще один завсегдатай биржи, баснословно богатый перуанец, который, по слухам, получал фантастические выигрыши, проигрывал, не моргнув глазом, а сорвав куш, сохранял полнейшее хладнокровие.
С ходу Миньяс поинтересовался:
— Сколько сегодня, Луиджи?
— Пятьсот тысяч.
— В минусе или плюсе?
Перуанец улыбнулся:
— Разумеется, в плюсе… Не хотите же вы…
Не договорив, он, как все биржевики, выразительно пожал плечами.
— К тому же, сегодня игра была так хороша, что даже если б я проиграл, я не жалел бы об этом.
И он поспешил перевести разговор в другое русло.
— Кстати, Миньяс, вы что-нибудь слышали о недавних скандалах, потрясших весь Париж, к примеру, об инциденте в Жокей-клубе? Вы ведь, если не ошибаюсь, и сами в нем состоите?
Финансист Миньяс, который по происхождению был греком, во всяком случае, выдавал себя за такового — а на бирже ведь все верят друг другу на слово, — но знал, между тем, доступ в замкнутый мирок рафинированной публики, поспешил ответить:
— Я не состою в Жокей-клубе, Луиджи, и вообще не интересуюсь всякими глупостями.
— Но вы же знаете, на что я намекаю?
Лицо Миньяса выражало полнейшее недоумение.
