Пора вымыть кости. Снимаешь плоть через голову, и одновременно пейзаж поднимается, словно занавес, открывая роящуюся грязь и трепещущие внутренности всевозможных размеров, цветов и форм. Это такое особое место, где только пустые плавательные бассейны. Сухие листья кажутся крепче обычного. Ты садишься. Чувствуешь, как ветер дует сквозь ребра. Смотришь на небо, как будто только что вышел с улицы в кинотеатр. Все остальное — во тьме. Ты ложишься на землю, головой в грязь, и смотришь, как фарфоровая эпопея наследует землю. Синяя задница неба пускает ветры фарфоровых облаков, и те расходятся рябью с утонченным изяществом балерины или пшеничного поля на переполненном стадионе. Это забавно. Кто бы поверил, что все так здорово подойдет? — повторяет про себя любовник убитой женщины в пароксизмах припадочного веселья, лежа голым в кровати и сжимая в объятиях свою кожу.
* * *
Что-то растет, обретает форму.
— Мэри, откуда мы знаем, что это будет — хорошее или плохое? Мы вообще ничего не знаем. Вчера я был репортером в газете, сегодня… я в ответе за целую землю… никто никогда не узнает… может быть… что-то растет, обретает форму. Кто-нибудь видел такое прежде? Но вот оно — происходит. У меня на глазах. Уничтожить его или дать ему вырасти? Запихаю, пожалуй, в него бутылку из-под 7-Up. Интересно, откуда взялась эта штука? Появилась случайно? Или те, кто послали его сюда, сейчас наблюдают за нами? Или, может, оно разумно и само наблюдает за нами? Не важно! Если дать волю воображению, тогда мы точно сойдем с ума. Следует действовать, исходя только из очевидных фактов. Обходиться с ним так, будто оно здесь свое, пока не докажем обратного. Экспериментировать с ним осторожно. В соответствии с намеченным планом. Ведь мы с тобой — очень добропорядочные. Прикоснись к нему, Мэри, сожми его — и посмотрим, что будет. Мы замечательно повеселимся.
* * *
О, Алабама! Ты даришь нам столько счастья. Какая площадка для игр. Без единого слова ты снимаешь с себя ожерелье озер и надеваешь его мне на шею. Изумруды. Бриллианты. Рубины. Алабама, спасибо, мэм.
Но сейчас вечерний нью-йоркский свет льется на плюшевую обивку моего кресла. Квартира запущена: комья пыли под мебелью, стены все в трещинах, потолок — в разводах, обрывки скотча повсюду, полы вспучились, никакой еды нет и в помине. Внизу на лестничной площадке дрыхнет какой-то алкаш.
Когда начинает смеркаться, я включаю свет, и орды тараканов разбегаются по стенам, когда я перехожу из комнаты в комнату. Горечь скапливается во рту. Сегодня будет полнолуние. На долю секунды у меня из груди вырываются слабые язычки синего пламени. Хочется кого-нибудь удавить или что-то сожрать. Скитаясь по четырем комнатам, я умоляю со слезами на глазах — пожрать, хоть что-нибудь.
Отвратный разум вампира медленно перетекает из одной камеры пыток в другую, по пути полосуя тонкую паутинку-мембрану стен мозга бритвами, сжатыми в маленьких пальчиках на отростках крыльев (получаются длинные тонкие пузыри, похожие на красные сверкающие шары, что надуваются из разрезов на стенах), и вдруг замирает в укромной кромешной тьме, страшась затаившегося за углом ужаса. (Хотя ему, как и тысячам других, больше всего на свете хотелось бы парить в сумерках над океаном, у самой кромки воды, незримо и безобидно для всех и вся.)
Вампир, что живет один на последнем этаже в доме 173 по Элизабет Стрит, Нью-Йорк, лежит, обливаясь потом, на своих желтых простынях, его рот приоткрыт, зубы сжаты. Он смотрит на черный квадрат окна у изножья кровати и думает: «черная вдова», — [1] и повторяет про себя каждую фразу, что приходит на ум. Все оттенки отчаяния в желтой галерее. Он отворачивается и плюет на стену, а потом сосредоточенно наблюдает, как плевок медленно стекает на пять дюймов вниз по стене. Дизайнер по интерьеру.
Мне нужна компания! Я начинаю компанию по оформлению. Украшу твои артерии плевками. Я люблю тебя! У меня тоже есть чувства. Ты живешь в мире иллюзий, но послушай меня — ты будешь счастлив — мы с тобой обретем друг-друга. Попробуй что-нибудь другое — теперь ты несчастлив, правда? (Косой злобный взгляд.) Слушай — слушай, это не я говорю, не я — у меня тоже есть мать, как у всех. Меня учили завязывать шнурки. Я не хотел быть таким, какой есть. Но все равно, посмотри вокруг — чем одно хуже другого? Я сам сделал себя таким? Если да, помоги мне — если нет, присоединяйся. Кто я, высокомерный брат Господа? Или софист? Мы здесь одни, в этой Нью-Йоркской пещере, в темнице, в замке — мы вне времени…
