- Но надо же что-то делать! - вскричал я. - Ты хоть показывал ее специалистам?!
- Да. Тебе.
- Позволь, какой же я...
- Ты фантаст. Я думал, что вы лучше других подготовлены к восприятию и правильной оценке таких штучек. Оказалось... Тогда к чему специалисты по физике, химии? Ах, да не в этом дело! Ты представляешь, какое недоверие надо прошибить?
Я представил. Я очень живо это себе представил. Уму непостижимо, сколько людей обивает пороги с рукописями "всеобщих теорий", которые объясняют все на свете, с "точнейшими сведениями" о фактах появления инопланетян на Земле и даже с проектами вечных двигателей! Несут, требуют признания, жалуются... Ни у кого нет ни времени, ни желания искать в этой галиматье жемчужные зерна, тут бесплодные телефонные звонки, записи на прием, секретарши светил, которые смотрят на посетителя, как на докучливую помеху, шепотки в затылок: "Еще один "чайник" пожаловал..." И стыд, стыд уважающего себя человека, который должен куда-то пробиваться, просить, доказывать, что он не мистификатор, не ловкач, не параноик...
- Да, - Мелков все прочитал по моему лицу. - Я морально не способен ходить по кабинетам, меня тошнит от одного вида приемных, а уж выглядеть шизиком... Нет. "Я и теологом стал, чтобы подольше не вылезать из экспедиций, где я сам себе хозяин. И плевать мне на перспективу появления новых феноменальных машин и материалов! К будущему у меня только один вопрос - будут ли там канцелярии?
Он жадно, не закусывая, выпил.
- На, - протянул он мне книгу. - Бери!
- Ты что?! - Я отпрянул.
- Все, это подарок. И ни-ка-ких благодарностей! Кому владеть книгой из будущего, как не фантасту? По шее и хомут, ха-ха... Твое здоровье!
Слегка пошатываясь, он вышел за мной в переднюю, с сумрачной мефистофельской улыбкой отомкнул замок.
- Что, кончилась твоя уютная и привычная жизнь, а? Так стоит ли тем же одаривать человечество, ты подумай...
Не помню, как я дошел до дому.
Стрелка часов перевалила за полночь, и благоразумней всего было бы завалиться спать, но я твердо знал, что эта ночь обернется бессонницей. Не оставалось ничего другого, как заварить кофе и усесться перед пустой книгой.
Так я и сделал. Но прежде пришлось запахнуть окно, потому что, несмотря на летнюю теплынь, мне было зябко. Холодок притаился где-то внутри, назойливый, как неотступная забота. С минуту я постоял у окна. Обычный городской шум стих, лишь изредка с подвывом проносился запоздалый троллейбус. "Странно, - подумал я, - почему его называют бесшумным транспортом? Автобус тише".
Поймав себя на этом размышлении, я понял, что боюсь думать о главном. О пустой, можно сказать, вызывающе пустой книге, чья обложка таинственно и голубовато мерцала в свете настольной лампы. Теперь я все мог разглядеть внимательно и вскоре убедился, что первое впечатление было обманчивым. Не снежные горы чудились за голубоватым мерцанием материала иного века; скрытый рисунок, если, конечно, то был рисунок, будил фантазию. В нем угадывалась глубина смутных миров, многоликих форм, красок, может быть, звуков, намек на их присутствие. Намек, не более, воображение могло чем угодно наполнять это мерцание или глухо молчать. Тот, кто делал обложку, менее всего стремился к однозначности.
Что ж, это отвечало духу книги. Подлинной книги, будь то замечательный роман или научная монография, ибо природа тоже многозначна, каждый в ней видит свое, и в этом прелесть гениального труда, - он не только объясняет мир, но и увлекает его безбрежностью.
Так что же передо мной - игрушка, муляж, предмет глупого снобизма? Решительно все восстало во мне против этой мысли. Нам очень хочется видеть будущее прекрасным, очень, и тут легко впасть в ошибку. Но куда горшая ошибка видеть даль в черном свете; тогда и настоящее погружается в безысходный мрак. Я держал в руках технический шедевр конца двадцать первого века, шедевр, понятно, с нашей точки зрения, потому что в своем времени он скорей всего был самым расхожим заурядом. Говорило ли это о чем-нибудь? Безусловно. Высокий интеллект и высокий вкус. Без первого будущее обойтись никак не могло, иначе все грозные проблемы настоящего остались бы неразрешенными и под их тяжестью рухнула бы сама цивилизация. Но книга свидетельствовала еще и о вкусе.
