Димка подробно рассказал Ленке о каждом ударе, которые получили мои враги, и описал, в каком состоянии будет физиономия Вовки к завтрашнему утру — с распухшим носом и по фонарю под каждым глазом. Он говорил без умолку, подробно описывая драку, и хвалил меня, не останавливаясь. И я знал, почему Димка не замолкает: он боялся, что я спрошу, почему он не начал драку одновременно со мной, так, как мы договорились. А я и не собирался об этом спрашивать, особенно при Ленке. И спрашивать не о чем, когда все и так ясно.
Я звонить не стал, открыл дверь своим ключом; мы попытались проскочить в мою комнату незаметно, чтобы бабушка меня не увидела, но ничего не получилось, она нас встретила в передней и сразу же заохала, увидев мою губу, потом побежала на кухню, вынула из холодильника лед и заставила меня приложить его к губе.
Лена рассказала бабушке, что на меня напали незнакомые хулиганы, но я не струсил и очень храбро с ними справился. На Ленку положиться можно, не то что на других девчонок наших, ведь не сказала бабушке, что я с Евтухом подрался. Я забыл ее предупредить, а она сама догадалась, что говорить не стоит.
Бабушка сказала, что если хулиганы уже не боятся нападать на сына самого начальника милиции города, то, значит, на них никакой управы нет, и эти хулиганы распоясались окончательно, и в таком городе вообще уж лучше не жить — надо поскорее собрать вещи и переехать куда-нибудь, где еще существуют законы и порядок, например, в Москву или Ленинград. Бабушка, не переставая ворчать, сварила мне из крахмала свежий клей, и мы втроем склеили очень хороший змей совершенно новой конструкции по чертежу из «Юного техника». Потом мы собрались пойти его запустить, но бабушка сказала, что ни один человек из нашего дома не выйдет не пообедав.
Бабушка позвонила Ленкиной маме и сказала, что Лена останется обедать у нас. Я очень обрадовался, что буду обедать не один, я очень люблю, когда у нас гости. Жалко, что приходят к нам они очень редко, только и бывают у нас соседки — две-три бабушкины приятельницы и мои товарищи. А больше никого и не бывает, не то что раньше.
А Димке бабушка разрешила уйти, потому что Димка показал ей кошелку с картошкой и фруктами и поклялся самыми страшными клятвами, что его и кошелку ждут не дождутся дома. Я после его ухода подумал о том, что Димка, конечно, никогда не скажет своему отцу, что мы сегодня из-за него подрались, да и я бы на его месте ни за что не сказал, но очень интересно: понравилось бы Димкиному отцу это или он, наоборот, рассердился бы? А может быть, Димкин отец, узнав о том, что его сын за него заступился, перестанет его бить из-за табеля и вообще из-за любого пустяка? Кто его знает. А вот что совершенно точно: Вовка с того дня о Димкином отце начисто перестал говорить, хоть тот и продолжал по-прежнему выступать в начале каждого месяца и по радио и по телевидению. И я точно знаю, что перестал он не от страха, побить-то нам его тогда не удалось, драка же окончилась, можно сказать, вничью, и, кроме того, Вовка не трус, его одной дракой не испугаешь. В чем тут дело, я еще толком не разобрался.
А вот моего отца мне ни от кого еще защищать не приходилось. И, честно говоря, никакой надобности в этом никогда не было. Потому что у меня отец не такой, как Димкин, да и не только Димкин, ни у кого из ребят в нашем классе, а может быть, и во всей нашей школе, нет такого отца, как мой папа. Я даже думаю, что многие из наших ребят хотели бы быть на него похожими. Я бы, например, очень хотел, когда вырасту, быть на него похожим. Когда мы с папой приезжаем на пляж, правда, это очень редко бывает — за лето всего три или четыре раза, — то все ребята, знакомые мои, обязательно оборачиваются ему вслед. И не только ребята. И это понятно. Он очень стройный и высокий — у него рост один метр восемьдесят восемь сантиметров, это написано в его военном билете, я сам видел, а это значит, что у папы в ботинках рост самое меньшее метр девяносто, это ведь каждому ясно, что для военного билета человеку рост измеряют не то что без ботинок, у них вон какая толстенная подошва, а даже без тапочек, только босиком.
