Пушкин и масонство - страница 33

Чтобы убить Цезаря, нужны были только Брут и Кассий; чтоб убить Тарквиния достаточно одного Брута. Единицы совершали все великие дела истории. Воля создавала, разрушала, преобразовывала. Ничто не может быть интереснее святых — этих людей с чрезвычайно сильной волей. За этими людьми шли, их поддерживали, но первое слово всегда было сказано ими.

Все это является прямой противоположностью демократической системе, недопускающей единиц — этой естественной аристократии. Не думаю, чтоб мир мог увидеть конец того, что исходит из глубины человеческой природы, что, кроме того, существует и в природе — неравенства».

Из этого взгляда и вытекает презрение и ненависть Пушкина к демократии, то есть к господству слепой массы в государственной жизни. А какие отвратительные формы, приобретает власть массы, знает каждый из нас, имеющий несчастье жить в эпоху, когда во всех государствах большую роль играют в политике человек массы. Вспомните, что пишет об этом человеке массы знаменитый испанский философ Ортега в книге «Восстание массы».

«Что нужно Лондону — то рано для Москвы» А. С. Пушкин В пору духовной зрелости Пушкин был противником переустройства жизни с помощью революции. Пушкин никогда не был революционером.

Месяц спустя после восстания декабристов, он писал Дельвигу: «…Никогда я не проповедовал ни возмущения, ни революций — напротив». «Уже во время жизни в Михайловском у Пушкина выработалась «какая-то совершенно исключительная нравственная и государственная зрелость, беспартийно— человеческий, исторический, «шекспировский» взгляд на политическую бурю декабря 1825 г.» (С. Франк. Пушкин, как пол. мыс. стр. 24). Отношение Пушкина к «веку просвещения» и идейной основе французской революции, — учению философов — просветителей мы можем узнать из статьи «О русской литературе с очерком французской» и из других его статей, заметок и художественных произведений. Умственно созрев Пушкин осуждает философов-«просветителей» за их политический и нравственный цинизм.

Своего прежнего кумира Вольтера он называет «фернейским шутом».

«Гуманизм сделал французов язычниками», — сказал Пушкин Смирновой. У него не было двойной морали, применяющей разные мерки к деятелям и героям революции и к их несчастным жертвам. Даже в таком раннем, незрелом произведении, как ода «Вольность», написанная по словам Тырковой в 1817 году, и имевшем целью воспеть свободу и дать урок царям, он выносит одинаково суровый приговор и монархам, если они, пренебрегая законом, обращают — свою власть в жестокую тиранию, и тем, кто поднимает на них предательскую кровавую руку мести: последних он сравнивает с «янычарами», считая их «стыдом и ужасом» наших дней.

Устами А. Шенье, казненного во время французской революции, он разоблачает ложь и обман последней, которая, подняв восстание во имя свободы, утопила ее в крови. Какою огненною силою дышат обличительные, подлинно контрреволюционные слова, которые Пушкин влагает в уста обреченного на смерть Шенье, выражая в них, прежде всего собственное негодующее чувство:

(Митрополит Анастасий. Нравственный облик Пушкина. стр. 22).

Изучив Смутное время и Пугачевщину, Пушкин приходит к выводу:

«Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или методы не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим и своя шейка — копейка, а чужая голова — полушка». Из мудрого понимания спасительности твердых исторических традиций вырастает постоянная тревога Пушкина о будущем, предчувствия о возможности новых противоправительственных заговоров. «Лучшие и прочнейшие изменения, — пишет он в «Мыслях на дороге», — суть те, которые происходят от одного улучшения нравов без насильственных потрясений политических, страшных для человечества». В «Капитанской дочке», стоя уже на краю могилы, Пушкин оставлял через героя повести следующий завет молодому поколению своей эпохи: «Молодой человек, если записи мои попадут в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения общественных нравов без всяких насильственных потрясений».