— Мы уважаем ваши познания в отечественной истории, господин Ломоносов, но позвольте вам напомнить латинскую пословицу: Quod licet Jovi, non licet bovi.
— Что сказал этот святоша? — спросил Малиновский у стоявшего рядом князя Горчакова.
— Что позволено Юпитеру — не позволено быку, — пояснил Горчаков товарищу.
— Это кто же бык? — обиделся Малиновский.
— Вероятно, это ты, Казак… — поддел его князь Горчаков. — Вон как ты набычился.
— А почему вы взяли книги без нашего позволения? — спросил барон Дельвиг Пилецкого, но вопрос остался без ответа, хотя Пилецкий все же удостоил вопрошавшего укоризненным взглядом.
— Нам скучно во время праздников и табельных дней, когда нет занятий, — обратился к Пилецкому князь Горчаков. — У нас отобрали даже романы. У меня, например, отобрали английскую книгу, которую мне прислал дядюшка, а я хочу совершенствоваться в английском языке. Как же мне быть, Мартын Степанович?
— Должен сообщить вам, что государь император милостив к своим чадам, — приторно улыбаясь, сказал инспектор. — Он отдал вам в подарок библиотеку, которая была у него в молодости. Скоро вы ее получите. У меня есть сведения, что у вас уже выходит «Сарскосельская газета». Не правда ли, господа? Господин Корсаков, вы, кажется, редактор этого повременного издания?
— Честно говоря, я попробовал, но так не хватает материала, — замялся Корсаков. — За каждым ходишь, ходишь…
— Вот что я вам, господа лицейские, предлагаю, — воодушевился Пилецкий, обращаясь ко всем. — Учредите собрание молодых людей, которые чувствуют в себе способности к исполнению должности сочинителя. И чтоб в течение двух недель каждый член общества сочинил что-нибудь…
— А если не сочинит? — поинтересовался Данзас, от волнения разворошив и снова пригладив свои рыжие волосы.
— Выпороть, — хохотнул Малиновский, но Пилецкий его не услышал, вернее, не захотел услышать, и ответил Данзасу:
— Если не сочинит, значит, должно выключить его из общества.
— Француз у нас сочинит, — уверенно сказал Пущин. — Помните, как в классе у Кошанского он сочинил про розу?
— Я тоже сочиню, — решительно сказал Данзас; волосы не давали ему покоя.
— Куда тебе, Медведь! — поддел его Комовский и посмотрел на Пилецкого. — Ты всегда последний в классе!
— Не всегда! И Француз бывает последний, и Тося… И ничего… Сочиняют.
Данзас посмотрел на Пушкина, ища поддержки, но тот молчал.
— Это превосходная идея! — вдруг разом вспыхнул и загорелся Кюхельбекер. Он буквально затрясся от нетерпения. — Я тоже дам в журнал свои сочинения. Я переведу с немецкого. Что-нибудь из Goethe… Например, «Mahomets Gesang»…
— И я! — воскликнул Олосенька Илличевский.
— Вот и хорошо! Идите, господа, и сочиняйте. А шалости и баламутство оставьте! Это до добра не доводит.
Весьма довольный собой надзиратель Мартын Степанович удалился из залы. Чириков, хранивший при надзирателе молчание, теперь почувствовал себя свободней, и улыбка возникла на его добродушной физиономии.
— А приходите ко мне, господа! Будем собираться у меня и беседовать, будем читать написанное, — искренне предложил он лицеистам.
— Ура-а! — закричали наиболее горячие головы.
В коридоре, где располагались дортуары воспитанников, в арках горели масляные лампы.
— Вот уж никогда не думал, что сочинитель — это должность, — сказал Пушкин Ване Пущину, когда они шли по коридору к себе. — И что по должности можно сочинять.
— У нас в государстве любой род занятий возможен токмо по должности, — с издевкой отвечал Пущин.
— Сочинительство, по-моему, дело частного человека…
— У нас сочинители отнюдь не частные люди. Возьми Ивана Ивановича Дмитриева — министр юстиции и генерал-прокурор, Гаврила Романович тоже занимал эту должность. А это все первые наши поэты…
— Но писали-то они всегда как частные люди, а не как генерал-прокуроры! — жарко возразил Пушкин.
— Ну вот уж и нет, — засмеялся Жанно. — Зачастую и как генерал-прокуроры! А уж придворными они были всегда.
— Все равно ж, теперь совсем другое время…
— Что-то я сомневаюсь, чтобы в России когда-нибудь случались другие времена…
— Ты рассуждаешь как маленький старичок.
