Пушкарь Собинка - страница 2

И нет теперь ничего. Поле на месте города.

— Как же это? — спросил потрясённо Валерка.

— Древний летописец, — сказал мой приятель, — о том повествует: пришли враги и «весь город сожгли, а всё богатство рязанское взяли. И не осталось в городе ни одного живого, все равно умерли и единую чашу испили. Не было тут ни стонущего, ни плачущего: ни отец и мать о детях, ни брат о брате, ни ближний о родственниках, но все вместе мёртвые лежали».

— И наши не сопротивлялись? — изумился Валерка.

— Еще как сопротивлялись! — ответил я. — Только уж очень неравными оказались силы.

Всю обратную дорогу Валерка расспрашивал о той поре, когда русская земля была под беспощадной властью Орды, о том, когда и как эта власть кончилась.

А я тогда же, по дороге из Старой Рязани, как теперь называется это место, твёрдо решил: обязательно напишу книжку о борьбе русских людей с ордынскими завоевателями.

Теперь эта книжка перед вами. Посвящена она событию, которое вошло в историю под названием «Стояние на Угре».

Большая Орда, о которой речь впереди, — одно из монголо-татарских государств той поры.

И последнее: татары были лишь одним из древних монгольских племён. Но так получилось, что именем «татары» на Руси стали называть всё смешанное с другими племенами и народами огромное чужеземное войско, вторгшееся на русскую землю около семисот пятидесяти лет назад.

Нет у человека птичьих крыльев.

А то взвился бы он в поднебесье и увидел картину весёлую глазу и радостную сердцу. Между речками Москвой и Неглинной, сверкающими под весенним солнышком, на высоком холме стоит город. Имя ему по одной из тех речек — Москва. Окружён он тёмными вековыми борами, могучими дубами, светлыми берёзовыми рощами, лёгким орешником. Кипит белой и розовой пеной. Пена та — цветущие яблоневые, грушевые и вишнёвые сады. Пропасть в Москве садов. Яблок и ягод всяких по летнему времени — великое изобилие.

Впрочем, надо ли печалиться, что человек родится без крыльев?

Даны ему вместо них руки. А это, пожалуй, важнее, чем крылья.

На что пригодны крылья? Прилететь куда аль улететь откуда.

А руками можно сделать всё. Вырезать весёлую свистульку. Сплести крепкие лапти. Пошить тёплую шубу. Вылепить звонкий горшок, что ставится в печку. Саму печку — зимнего друга — сложить.

В пору, о которой речь, почти сплошь деревянной была Москва. Чёрные малые избы, в коих обретается беднота, палаты важных бояр, даже великокняжеский двор — всё из брёвен. Потому первейшее ремесло в Москве — плотницкое. Слава о московских плотниках идёт по землям близким и дальним как о мастерах искуснейших, бесценных. Спрос на них повсюду — только поспевай!

Иной пахарь-крестьянин сам сладит тын вокруг огорода, подправит крылечко, перевесит покосившуюся дверь. А если надо соорудить амбар или какую-нибудь другую хозяйственную постройку? Поставить избу вместо обветшалой или, на беду, сгоревшей? Тут без плотника, а вернее сказать, без плотницкой артели не обойтись.

В погожий весенний денёк тысяча четыреста восьмидесятого года такая вот артель возвращалась по серпуховской дороге в Москву.

Позади — исполненная на совесть работа. Срублены и поставлены четыре добротные избы. Впереди от трудов, хотя и малая, передышка.

В артели пять человек. Все свои. Старшим — дед Михей Глазов. Под началом у него двое сыновей — Григорий и Савелий — и внуков двое.

Старший внук Собинка — подле взрослых. Младший, Авдюшка, шныряет по придорожной чащобе. В весеннем лесу — ни ягод, ни грибов. И не они у Авдюшки в мечтах. Промышляет он иную поживу. Вдосталь повидала серпуховская дорога. С давних веков по ней и всем здешним местам ходили на Русь враги. Пылали пожарами города и деревни. Ветер разносил седой горький пепел. Понуро шагали в чужие края — далёкие земли — русские пленники: умелые ремесленники, молодые девки, большие и малые ребятишки. Следов тех походов подле дороги множество. Иные вовсе пустые: порванная конская уздечка, сломанная стрела. Но не всегда так. Когда плотницкая артель шла от Москвы, пронырливому Авдюшке сильно повезло. Сыскал — кто бы мог подумать?! — кинжал узорчатой стали с белой костяной ручкой и в серебряных ножнах. Должно, обронил кто-то по ночному времени Авдюшке на радость, Собинке на отчаянную к двоюродному брату зависть.