Бывало так, что, перебираясь летом на дачу или уезжая за границу, Достоевские отказывались от обжитой городской квартиры, чтобы не оплачивать ее в «пустые» месяцы, или пускали в нее временных жильцов. До кошек ли тут? Домашнего питомца нельзя оставлять надолго одного или на попечении чужих людей — он одичает, нельзя выбрасывать на улицу — он погибнет.
Однако не имея близких кошачьих существ, Достоевский, с его зорким художническим взглядом, всегда их замечал и запоминал.
«Мне хочется сделать одно сравнение по вопросу о полезной общественной деятельности, — говорит персонаж полемической «Статьи со свистом» Николай Филиппович (имелся в виду писатель Н. Ф. Павлов). — В нашем детстве, я думаю, мы все любили играть с котятами. Если привязать бумажку к ниточке и дергать ее перед котенком, он начинает ловить ее. Потом раздражается, увлекается игрой и наконец совершенно принимает ее за настоящую мышь, ловит ее, грызет, теребит лапками. Вот точно так же бывает и с нами по поводу этой общественной пользы» (20; 42).
Несомненно: это «мы все», которые любили играть с котятами в «нашем детстве», включает и автора статьи. Писательский дар разгадывать человеческие характеры распространяется и на домашних животных: люди, как и кошки, увлекаются игрой (заигрываются) до такой степени, что игрушка воспринимается как настоящая мышь. Запомним этот образ.
Достоевский обращал внимание и на домашних зверушек своих приятелей. «Поклонитесь от меня всем общим нашим знакомым, — пишет он Н. Н. Страхову 26 июня (8 июля) 1862 года из Парижа. — Как ведет себя Ваш неблаговоспитанный кот?» (28/2; 28). Биографы Страхова могли бы пролить свет на личность кота, которого упоминает Достоевский в одном ряду с «общими знакомыми»: что-то, по-видимому, было особенное, экстраординарное в кошачьей невоспитанности, если она стала предметом эпистолярного обсуждения. (Менее чем через месяц Достоевский и Страхов встретились в Женеве и, должно быть, смогли вдоволь поговорить о негоднике-коте.)
Курьезный случай из первых месяцев своего заграничного бытия записала в дневнике А. Г. Достоевская. Октябрь 1867 года. Супруги проживают в Женеве, столуются в городских кофейнях и дешевых ресторанах. Вот один из обедов: «Был суп с яйцом, ужасное кушанье, которое я терпеть не могу, были пирожки с телячьими ножками, очень холодные, тоже нехорошие, было третье какое-то кушанье, не знаю, заяц ли это или что другое, но в таком вонючем соусе, что я решительно даже поднести ко рту не могла. Федя, однако, ел, хотя очень морщился… Когда мы вышли на улицу, Федя начал меня уверять, что третье кушанье в бараньем соусе было не что иное, как кошка, и что он чем больше ел, тем более уверялся, что это была кошка, но отстать не мог, потому что был голоден. Тут мы пели песню: “Бедный Федя, кошку съел”»>{2}.
Знатоки утверждают, что мясо кролика и зайца по вкусу напоминает кошачье мясо. Во всяком случае кошки первыми исчезают с улиц городов, когда наступает голод. Только сильно проголодавшись, Достоевский «не смог отстать» от «крольчатины» или «зайчатины», однако подозрение, что ресторан угощает клиентов кошачьим мясом, крайне шокировало его: кошки — питомцы и любимцы, а не корм для людей в мирное время (если только они не китайцы).
«Вечером, — записала в сентябре 1867 года А. Г. Достоевская, — к нам забежала кошка нашей старушки, превосходная белая кошка, ангорская, с белым пушистым хвостом, когда мадам ее выгоняла, то она мяукала à vilaine[2], это ее любимица, а разве может какая старушка обойтись без кошки?»>{3}
Ф. М. Достоевский — если судить по его сочинениям — мог бы здесь возразить своей 20-летней жене: привязанность к кошкам не связана ни с возрастом, ни с полом человека, а только с его глубокой внутренней потребностью любить и заботиться «просто так», «ни за что», не ожидая ответной благодарности. И только совсем молодой человек, в сущности, юноша (у Достоевского он вообще назван подростком), по своей человеческой неопытности полагает, что кошек любят только люди обездоленные, главным образом, одинокие женщины. Вот как, находясь в настроении драчливом и «ничтожном», двадцатилетний Аркадий Долгорукий (ровесник А. Г. Достоевской времен «Дневника»), описывает кухарку своей так называемой тетушки: «Это была злобная и курносая чухонка и, кажется, ненавидевшая свою хозяйку, Татьяну Павловну, а та, напротив, расстаться с ней не могла по какому-то пристрастию, вроде как у старых дев к старым мокроносым моськам или вечно спящим кошкам» (13; 125–126).
