Кульков хотел выключить телевизор — лицо покрылось потом, его начало подташнивать. Но сил хватило только на то, чтобы добрести до стола, плеснуть себе еще водки и махнуть содержание стакана, зажмурив глаза.
Когда Кульков снова повернулся к экрану, он увидел веселую «кучу-малу», где уже непонятно было, какой из девчонок принадлежит судорожно дергающая нога или рука; их попки мелькали со строгой периодичностью, и иногда между ними возникала панорама кульковского красного, распаренного живота. Камера брала самый крупный план, но изредка отъезжала, чтобы показать лицо Кулькова, сосредоточенное, почти злое. Лицо шевелило губами, что-то приговаривая, шмыгало носом.
— А-а-а… — тихо простонал Кульков, вцепившись в редеющие на макушке волосы. — А-а-а… Су-у-уки!
«Что они теперь с этой пленкой могут сделать?» — думал он. — «Все могут. Все. Уничтожить меня могут в одну секунду. Вот, попал, Сан Саныч… Вот, попал… Надо же так купиться… А я-то, старый козел, поверил… Подумал, что они искренне… Ну и мудак… Ну и мудак… Срочно звонить Комарову, срочно выяснить, что он будет делать, что он от меня хочет… Выкупить, выпросить, как угодно… Если жена увидит… А если товарищи коммунисты, черт бы их подрал, голодранцев сумасшедших, пенсионеров отмороженных… Скандалище… Это гибель. Это конец…»
«Хотя почему? — подумал Сан Саныч, наконец найдя в себе силы выключить магнитофон. — Хотели бы уничтожить, не стали бы мне демонстрировать. Сразу бы показали кому надо… Нет, предупреждают просто, чтобы не дергался… Предупреждают… Сволочи… Ну ладно… С Комаровым мы поговорим. А там видно будет. Может быть, ничего страшного и не произойдет. Надо только выполнить его условия. А условия-то, в общем, не такие уж напряженные. Тем более — администрация президента в курсе. Нужно просто играть по их правилам, делать, что скажут…»
Кульков почесал затылок.
«А, в принципе, можно сказать, ничего страшного и не произошло… Никто ничего не видел… Если буду нормально все делать, и не увидит… А тут — такие люди, такая крыша… Глядишь, и деньги пойдут настоящие. Не эти гроши вонючие, а реальные бабки… Ладно!»
Кульков подошел к переговорнику, нажал кнопку и твердо сказал:
— Лена! Сегодня приема не будет. Я плохо себя чувствую… Нет-нет, не беспокойся, я выйду через свой выход… Да, и машину сам вызову. Скажи всем, что перепишешь их на завтра.
Сан Саныч отключил связь, налил себе полстакана водки и снова включил видеомагнитофон.
На этот раз «избушка» Гинденблата уже не показалась Карпову такой убогой, как во время первого визита к Захару Яковлевичу.
Максимов пихнул дверь и без стука вошел внутрь, приглашающе махнув рукой Карпову, чтобы тот следовал за ним.
Хозяина они увидели таким же, как накануне: Захар Яковлевич, в своем затрепанном рабочем костюме снова возился у верстака, с остервенением скрежеща напильником по какой-то железяке.
— А, пришли? — Голос его звучал равнодушно. — Ну чего?
Максимов покосился на своего товарища. Карпов пожал плечами.
— Ну выкладывай, выкладывай! — Николай Николаевич толкнул плечом своего непонятливого друга. Карпов сообразил, что здесь принято, видимо, сначала выставлять магарыч, а потом уже начинать работу.
Захар Яковлевич окинул взглядом «приношения»: четыре бутылки «Абсолюта», пакет с фруктами, упаковку баночного пива, еще один целлофановый мешок, из которого торчала палка сырокопченой колбасы и блок «Мальборо» — хмыкнул и положил напильник.
— Пошли.
В соседней жилой комнате (которую, как казалось Анатолию, он помнил хорошо, а на деле оказалось — не очень) сидели трое поджидавших их друзей Гинденблата.
— Шурик, — представился тот, что расположился на полу по-турецки, ближе всех к двери. Протягивая руку, он не встал с пола, но габариты Шурика оказались таковыми, что рука, напоминавшая больше стрелу башенного крана, будучи вытянутой, пришлась как раз на уровень кадыка Максимова.
— Ты чего на полу расселся? — хмуро пробурчал хозяин. — Места, что ли, мало?
— Максимов… — Николай Николаевич пожал руку Шурика, при этом его совсем не маленькая кисть совершенно исчезла в ковше Шуриковых пальцев.
