– Отвечу.
– Честно-честно?
– Ой, не томи, отвечу-отвечу…
– Бабушка, а куда твой наган подевался? Его Юрка тогда взял?
Бабушкино лицо побелело, она оттолкнула мальчика от себя.
– Господь с тобой! Свят, свят, свят… Ты что такое говоришь? Господи ты боже мой! Надя! Наденька! Надя! Надя! Ходино сюда! Наденька! – тонким высоким голосом запричитала бабушка.
Мальчик схватил обеими руками кота, бросился на коридор, и, хлопнув дверью, стремглав помчался вверх по лестнице.
***
Алеша поднялся на цыпочки и нажал кнопку звонка.
За дверью, в глубине квартиры заклекотал звонок.
"Мяяяу…" – недовольно отозвался кот, прижатый к груди.
– Тссс!.. Тихенько, Филя, тихенько, – мальчик погрозил коту пальцем, легко щелкнув его по влажному носу.
Кот вжал голову, прищурив глаза, и затих.
Алеша приложил ухо к холодной мягкой дверной обивке, стянутой крест-такрест цинковой проволокой, схваченной в узлах медными гвоздями с широкими шляпками, зажмурил глаза и, стараясь не обращать внимния на гулкой стук сердца, вслушался в шорохи и поскребывания, доносящиеся из-за двери.
– Мама, там звонок звенел, кажется? – послышался звонкий девичий голос.
– Нет, тебе показалось, маленькая, – ответил ей низкий женский.
– Мам, а бабушка меня обещала в парк сводить!
– Не тревожь сейчас бабушку, она устала, ей еще обед варить.
Алеша услышал, как кто-то протопотал по коридору, негромко скрипнули деревянные щиты, настеленные на пол.
– Мамочка, – звонкий голос теперь был слышен совершенно отчетливо, – миленькая, а скажи, а какую грудь тебе отрежут: правую или левую?
– Вот эту доченька. Какая эта? – женский голос зазвучал строго. – Что ты снова на ладони смотришь? Ты уже взрослая девочка, почему ты право-лево все время путаешь? Так и будешь потом по ладоням всю жизнь определять? Путаться будешь, да?
– Ну, мамочка, ну что ты меня шпыняешь? – захныкала девочка.
– Я не шпыняю тебя, я тебе, между прочим, добра желаю, – женский голос смягчился. – Ох, ты моя девочка ненаглядная, все жилочки-веночки ты мне пересчитываешь… Вот если ты будешь так себя вести, я тебе камушков – не дам. И не допросишься тогда!
– Ну, мамочка… А что же я тогда буду делать? Мне же тоже надо! Ты ведь камушки перекладываешь! А мне? А мне?! – капризно запричитала девочка.
– Что тебе? Мне камушки нервы успокаивают. А ты еще маленькая…
– Ты же только что говорила, что я уже большая! Уже большая я! Ну, пожалуйста… – девочка заплакала.
– Не плачь, плакса, не плачь, выше нос! Будет тебе белка, будет и свисток. Дам я тебе камушков, дам.
– А мне еще красненькие нужны… А еще те, серебряненькие! Дашь? Дашь мне серебряненьких? – всхлипывала девочка.
– Дам, дам… Не плачь, девочка моя, не плачь… А-а-а-а, а-а-а-а, – запел женский голос, – мы везем с собой кота, козлика-собааачку, детку-забияяячку, обезьяну, попугая, вот – компания какая…
– Мамочка, а кто в ней завелся? – спросила девочка.
– Где?
– Ну, в груди. Кто-то плохой?
– Да, доченька – вздохнула женщина. – Злой, нехороший.
– А как его зовут?
– Мастит.
– Мас…?
– Мас-тит.
– А можно еще, пока ее не отрезали, я ее поцелую?
– Ну, поцелуй, поцелуй… Вот…
Алеша встал на цыпочкии и сильно вдавил кнопку звонка. Послышался перезвон. Он не отпускал ее, пока ему не открыла дверь девочка лет девяти, с собранными в косички волосами, в домашнем халатике и светло-синих тапочках.
– Ой, Алешка пришел! С Филей! – она порывисто обхватила его шею тонкими руками с просвещающимися под тонкой кожей разбегами вен и прижалась румяной щекой к его веснушчатому носу. – Заходи, бармалей, заходи! Бабушка нам яишницу с колбаскам приготовит! – Девочка захохотала и потянула его за руку в прихожую.
– Тебе бы все твои какашки-говняшки, – смущенно улыбнулся мальчик. – А я знаешь, как устал котю держать!
– Ну, Лешка, ты вообще уже какой-то! – замахала руками девочка. – Пускай Филю, пускай на пол, так бросай, бросай! Не бойся! Если наделает, то бабушка дома – она приберет… Давай, я за тобой дверь закрою.
Дверь, с прибитым сверху алюминиевым номером "17", медленно закрылась.
***
Полуоткрытая осиновая дверь, врезки мутноватого стекла, звук мягких шагов, мгновенье, мелькнувшее в моментальной фигуре зе стеклом, крупное, выдвигающееся вперед лицо, сеточки морщинок, словившие некогда гладкую кожу в неизбежный невод времени, блеск в совсем нестарых глазах, полуулыбка, чуть заметный слой румян и пудра в складках бугристого носа. Вот такая вот игра. Она происходит после сложенных вместе рук, перестука натруженных пальцев по усыпанному окурками подоконнику, небольшого тела, наклоненного в сторону окна, – где-то там бежит жизнь, бьет когда-то понятным ключом, – эти перевязанные бинтами ноги когда-то могли бойко ходить, цокать по мостовым, тридцать километров пешком: туда-обратно, чтобы просто увидиться с друзьями или решить неотложный вопрос. Теперь неотложным вопросом была яичница с колбасой.
