Алеша отрицательно мотнул головой.
– Я, Алешенька, врач-анестезиолог. Ты знаешь, что это такое?
– Нет.
– А это когда вот тебя например ущипнет твоя подружка, – Леонард Евгеньевич засмеялся. – Или там дружок. Тебе что будет тогда?
– Ну, я ему в лоб дам, конечно – рассудил мальчик.
– В лоб? – Леонард Евгеньевич нахмурился. – Неужели ты такой забияка? Вот уж не мог никогда подумать…
– А чего они пристают? – возмущенно спросил мальчик. – Будут приставать, щипаться будут – будут в лоб получать.
– Ну ладно, ладно, – успокаивающе проговорил Леонард Евгеньевич. – Но тебе больно все равно будет? Так ведь?
– Так, – согласился Алеша. – Но только все равно меньше, чем если бы я не врезал в ответ.
– Может быть, может быть, – пробормотал Леонард Евгеньевич. Он повысил голос. – Но вот, если больно очень сильно, то тогда и нужен врач-анестезиолог, который сделает тебе укольчик анестезии, чтобы тебе не было больно. Тебе когда-нибудь делали такой укольчик?
– Я вообще уколов не люблю, – недружелюбно ответил мальчик.
Леонард Евгеньевич засмеялся.
– Не бойся, Алеша, я не буду тебе делать уколов. – Он пошамкал губами и тихо добавил: – По крайней мере сейчас… – Вгляд его оживился. – А как там твоя мама поживает?
– А вам какое дело? – мальчик дерзко посмотрел в глаза Леонарду Евгеньевичу.
– Ну что ты, что ты, – заулыбался Леонард Евгеньевич. – Я просто так спросил. Ты извини, может я тебя сильно задерживаю…
– В общем, мне еще уроки идти делать. У нас четверть заканчивается…
– Ну да, ну да, что-то я заболтал тебя. – Леонард Евгеньевич приглади волосы рукой. – Я, собственно, вот почему тебя позвал… Когда ты сбегал по лестнице, то обронил у дверей моей квартиры один листок… – Леонард Евгеньевич внимательно посмотрел мальчику в лицо.
Алеша побледнел.
– Листок?
– Да-да, листок, – кивнул Леонард Евгеньевич.
– А… А он у вас?
– Да, он у меня. – Леонард Евгеньевич встал, подошел к стоящему в углу секретеру, открыл ключом ящик, достал лист и подошел к окну. – Чтобы лучше было видно, – пояснил он.
Он повернулся к Алеше.
– Если честно, я не знаю, что с этим делать.
– Почему? – спросил мальчик.
– Потому что это все уже было! – закричал Леонард Евгеньевич. – Это было уже! Все было! Ты понимаешь!? – глаза его налились кровью, приглаженные волосы растрепались. – Это все не ново! Одно и то же! Одно и то же! Те же самые слова! Их употребление! Их сочетание! – Он оперся на подоконник. – Боже, как я устал… Как же я устал… – рука с листом бессильно повисла. – Ну зачем ты здесь? Зачем ты пришел? Что тебе здесь нужно?
Мальчик сидел, опустив голову.
– Леонард Евгеньевич, я хочу, чтобы вы отдали мне этот лист, – медленно сказал Алеша.
– Отдать!? – заревел Леонард Евгеньевич. – Отдать?! Да ты посмотри, ЧТО там написано! Что написано! – Он прищурился и завертел лист в руках. – Сейчас… Ну вот… – Он начал быстро читать, держа лист двумя руками очень близко возле глаз:
"Иногда аритмия полутонов теряет тонкую необходимость, особенно, когда натыкаешься на, остолбеневаешь – брови резкой дугой, средоточишь внезапную профузную скользь, оставаться; оставаться и набирать материал: плеть из рук, нейлон из ушей, интересно, что предки были сочными крестьянами – солнышко вострое улыбнулось лукаво; оставаться и выпаривать дворянские эритроциты, заостряя внимание на узких глазах заботливых убийц; оставаться если жизнь это жест уходить если жизнь это молчание оставаться если отсутствие жизни это жест уходить если отсутствие жизни это молчание воздействие раздувающегося трупа на живых отсутствие воздействия скукожившегося в ничто трупа или тонкая взвесь между двумя состояниями что-то и ничего идущие рядом только непонятно как об этом помыслить и непонятно как это осуществить или не осуществить; оставаться, заполняя тишину ловким шепотом: "мы говно, перекати-поле, голь босяцкая, мы сожжем эти станицы или умрем"
О сколько нам ошыбок чудных готовит просвященья дух и гнозис ар ошыбок трудных и кущей мотто-пролонгист!
Или просто сгинуть в жмущейся к стене венецианской брусчатке так чтобы никто и никогда не вспомнил и не нашел самое страшное это память и жалость.
