До врат высоких некоего парка,
Замшелой обнесённого стеной;
Врата двустворные венчала арка,
Там крупно были писаны и ярко
Стихов разноречивых два столбца;
Вот суть их, от начала до конца:
"Войдите, чтобы счастье увидать,
Изведать радость без конца и края;
Войдите, и вкусите благодать
В стране, где вечно длится свежесть мая,
Где нежность обитает неземная.
Ликуй, читающий, отринь печали,
Входи! Пристало медлить здесь едва ли!"
"Войдите же! – столбец соседний рек. –
Вошедших будет сечь нещадный хлыст!
В пределах этих горестных вовек
На древе не росли ни плод, ни лист.
Ручей, текущий семо, столь нечист,
Что гибнут в мутных водах даже рыбы.
О, только бегством вы спастись могли бы!"
Напечатленны были на вратах
Стихи сии златой и чёрной краской.
Один столбец грозил и множил страх,
Другой столбец манил с великой лаской.
Я полнился отвагой и опаской,
Не ведая, который путь избрать –
Вперёд пуститься, иль метнуться вспять.
Бруску железа меж магнитов двух,
По мощи равных, двинуться невмочь
Ни к одному из них. И мой испуг
И любопытство сделались точь-в-точь
Магнитами: тянуло в парк – и прочь
Бежать хотелось. Я томился, робок,
Но Сципион стоял со мной бок-о-бок,
И рек: "– Ты сомневаешься, гляжу,
Вступать ли, нет ли, в дивный сей мирок.
Не бойся, приближайся к рубежу:
Не о тебе глаголы этих строк –
О тех лишь, кто Любви несёт оброк.
В тебе ж, видать, к любви угасла тяга:
Так пищей брезгует больной бедняга.
Но коль тебя и впрямь покинул пыл,
То зрение по-прежнему с тобой;
И, коль старик, лишившись прежних сил,
Ристалищной любуется борьбой,
И с полным знаньем дела судит бой,
То я тебе представлю, о поэт,
Достойный описания предмет."
Властительно мою он стиснул пясть,
И я вперёд шагнул, с вожатым рядом,
Надеясь уцелеть, а не пропасть.
И парк явился раем, а не адом.
О Боже! Пред моим счастливым взглядом
Повсюду возносились дерева,
Блистала изумрудно их листва.
Священный дуб, и крепкотелый бук,
И долголетний медноствольный тис,
Стрелку дарящий наилучший лук,
Державный кедр и скорбный кипарис...
И мачтовые сосны вознеслись
Вдали от вязов, ясеней, берёз,
От лавров, пальм и виноградных лоз.
Я видел сад, в обильнейшем цвету,
Вблизи потока, на лугу зелёном,
И, овевая эту красоту,
Ласкался ветер к разноцветным кронам;
А ток холодный мчал с хрустальным звоном,
И я узрел, склонившись над струёй,
Как блещут краснопёрки чешуёй.
На каждой ветви птицы щебетали,
И думалось, что ангелы поют
В раю намного сладостней едва ли;
В сосновой хвое белкам был приют;
Я наблюдал, как кролики снуют,
Как прыгают косуля, серна, лань –
Кипела жизнь везде, куда ни глянь.
И струны лир звенели в дивный лад,
Мелодию лия в лесной чертог;
Нежнейшей музыке внимал навряд
И Сам Создатель, Всемогущий Бог;
А ветерок – едва заметный вздох –
Зелёные листы перебирал,
Покуда птицы пели свой хорал.
И был настолько воздух местный здрав,
Что чужды были парку хлад и зной;
И силой тамошних целебных трав
Воспряли бы и старый, и больной;
И непрерывно свет сиял дневной:
Вовек не загорается закат
В краю, земного лучшем во сто крат.
При древе близ потока я узрел,
Как наш великий властелин Эрот
Куёт и точит жала метких стрел,
А дочь его немедля их берёт
И закаляет в лоне хладных вод,
Заклятьем отмеряя силу жал:
Чтоб ранили, иль били наповал.
И Прелесть я увидел тот же час,
А с ней бок-о-бок – Суетность и Спесь,
И Хитрость, обольщающую нас –
Уродливую тварь, пороков смесь;
Толь далеко от них, замечу здесь,
Стояли неразлучною четой
Восторг Любовный рядом с Добротой!
Краса явилась, отрешившись риз,
И Юность, в нежном цвете резвых лет;
А подле – Страсть, и Похоть, и Каприз,
А с ними – Ложь, и Сплетня, и Навет,
И трое тех, кому названья нет...
Поодаль же предстал моим очам
На яшмовых столпах подъятый храм,
При коем нимфы учиняли пляски,
Разоблачась едва ль не догола:
Ничто, опричь набедренной повязки,
Не сокрывало стройные тела;
Вседневной эта служба их была.
И сотни голубей и горлиц белых
Свивали гнёзда в храмовых пределах.
Уступчивость, разумная жена,
При входе в храм держала полсть в руке;
А Кротость, неподвижна и бледна,
