логарифмического табулирования (или к чему-то там еще) из-за внезапно прорезавшегося любопытства.
И тут как раз послышалось шуршание подъезжающего
троллейбуса.
―Ну , и слава Богу, – твердо решил Евсей Петрович. – И
незачем мне знать, что это за тип. Сейчас сяду в троллейбус и
уеду.‖
Но не успел Евсей сделать и шага, как дверь телефонной
будки распахнулась, и он очутился лицом к лицу – вы
догадались, с кем.
– А-а-а! – в ужасе закричал второй Евсей Петрович, не
подготовленный к такой встрече. Он невежливо толкнул
настоящего Евсея и опрометью бросился к подошедшему
троллейбусу. А затем , расталкивая очередь, буквально
ввинтился внутрь.
―Надо же, какой нервный!‖ – подумал настоящий Евсей и
стал насвистывать свою любимую песенку.
32
Он дождался следующего троллейбуса и прибыл на работу
вовремя, как раз к началу криптофонического
дезавуирования.
– Вас тут по телефону добивался какой-то сумасшедший, –
сказала ему Таисия Аристарховна, заведующая, – хотел вам
лично кое-что сообщить.
– И что же ему было надо, – хладнокровно осведомился
Евсей.
– Никак не хотел говорить. А потом как сказанет:
―Передайте, значит, вашему Евсей Петровичу, что его не
существует!‖
– Ничего страшного, – успокоил ее Евсей Петрович. –
Всех нас в каком-то смысле не существует.
2015
33
ЖИВОТНОЕ
– Понимаешь, – говорит Семен , обращаясь почему-то ко
мне, хотя на кухне толпится целая куча народу, – графоман, если он осознал, что он графоман, уже не так опасен для
общества…
– А ты, собственно, о ком? – интересуюсь на всякий
случай.
– Ну не о тебе же! Конечно о себе самом.
Тут все начинают потихоньку прислушиваться. Когда
Семен слегка выпьет, от него можно услышать кое-что
интересное.
– Ох, неискренен ты, Семен, – говорю, чтоб позлить его.
Все притихли, ожидают: что-то будет!
А Семен-то , оказывается, уже прилично нализался. Криво
ухмыляется:
– Что, – говорит, – ты хочешь убедить присутствующую
публику, что я, хоть и графоман, но этого еще не осознал?
Что я притворяюсь?
Тогда я говорю:
34
– Прости, – говорю, – Семен… Это я неловко так
сказанул… Ты же знаешь, что я не считаю тебя графоманом!
Честное слово, не считаю!
– А мне начхать, – говорит он (на самом деле он крепче
выразился), – что ты там считаешь или не считаешь! Главное, что я сам так про себя считаю! Но я пишу короткие рассказы, а они менее вредоносные, чем длинные! И уж конечно от
меня меньше вреда, чем от всяких романистов проклятых, из-
за которых леса вырубают и планету без кислорода вот-вот
оставят!
Я говорю тогда:
– Да, – говорю, – Семен дорогой, конечно, от тебя вреда
намного меньше, чем от всяких романистов, не спорю!
Смотрю, он успокаивается и начинает нам втолковывать:
– Дамы и господа! – говорит, – сейчас я вам все про себя
объясню… Конечно, нет у меня дара слова! И сюжет я
придумать не могу … Ну, нет у меня фантазии! Не Герберт я
Уэллс!
Я опять удержаться не могу и злю его:
– А что же у тебя взамен этого есть, дорогой Семен?
А он:
– Зато у меня есть то, что я ищу необычные состояния
духа и описываю их. Понимаешь? Необычные!
Тут кто-то из нас спрашивает:
– Какие-такие необычные? Это в каком таком смысле?
Он говорит (а сам уже как будто трезвый стал):
35
– Вот вам пример, дамы и господа, который вас , может
быть, убедит. Представьте – два человека в возрасте
полюбили друг друга, но у них семьи или что-то в этом духе, и они запретили себе это самое… Ну, вы понимаете. И тут
пока ничего необычного нет. Запретили и запретили.
Молодцы. Но они не могут, как нормальные люди,
разбежаться в разные стороны. Они по какой-то причине
вынуждены видеться каждый день. И вот здесь начинается
необычное. Любовь отделяется от них и начинает жить
собственной жизнью, как такое животное... И они это
животное сообща мучают и убивают и никак не могут до
конца убить. Оно плачет, скулит, прячется по углам … Вот
такое необычное состояние.
Тогда я говорю:
– Знаешь, Семен, это не тема для короткого рассказа. В
коротком рассказе должен быть сюжет, ударный конец, ясная
мысль. А тут ничего этого нет.
И со мной кто-то из наших друзей соглашается:
– Вы, Семен Васильич, только не обижайтесь. Но в
коротком рассказе эта тема не прозвучит. Никто не поймет, что вы хотите сказать. Животное какое-то, прячется по
