— Спасибо… — голос у мастера внезапно дрогнул, — приходите к нам ещё.
Колокольчик над закрывающейся дверью прощально звякнул. Таня прислонилась к стойке администратора.
— Какая клиентка, а? Я бы целый день с ней работала.
— Ничего особенно! — Администратор недоумённо пожала плечами. — Толстуха, а корчит из себя благородную даму. А на лице написано — одинокая… и денег вечно нет. Чего её к нам занесло?
— Дура ты, Лидка! — Таня вздохнула и вернулась в зал приводить в порядок рабочее место. «Если вечером позвонит Игорь — соглашусь встретиться. Сколько можно по Валерке тосковать?»
— Да, Лидуся, ты не права! — стилист-визажист «голубоватый Эдик» небрежно развалился в кресле. — Совершенно обворожительная женщина. И куда только мужчины смотрят?
— На тебя, Эдичка, — ехидно фыркнула администраторша.
Пенсионерка Мария Васильевна охотно вмешалась в разговор. Бывшая учительница литературы сейчас подрабатывала в салоне уборщицей и готовила горячие обеды для персонала.
— Эх, молодёжь! Встречала я раньше таких женщин, — редкий по нынешним временам тип: внешне мягкий, беззащитный, слабый на первый взгляд. А внутри у них — стержень стальной. Такой, знаете ли, сгибаемый, но не ломающийся. То есть по жизни — доброта, понимание, отзывчивость. А в минуты экстремальные — откуда что берётся? Тогда этот стержень любые нагрузки выдерживает. Это тоже сила, но другая — её не видно. Вот у меня, у одной девочки в классе мамочка была, на ЗиКе работала, конструктором… красавица женщина! Так она…
— Ну, попёрло! «Вот какие мы были когда-то! Мы в ваши годы!» Это всё было… было и прошло, Марья Васильевна. Сейчас совсем другое время! Обедать-то будем? — вмешалась Лида, недолюбливающая чересчур грамотную уборщицу, напоминавшую ей классную руководительницу, называвшую её «фифой». Вот и надраивай теперь полы… а «фифа» в люди выбилась!..»
Да, вполне быть может, что этот текст криво написан! Критики вы литературные, эстеты хреновы… тьфу! А вот не верю я вам!!! Вас-то нет никого. А я — здесь! Я ЗДЕСЬ! Теперь именно я — единственная в мире писательница… и читательница тоже, да!
Она отхлебнула немножко холодного растворимого какао из керамической кружки, вздохнула, машинально поправила волосы и продолжила…
«…Анна свернула с шумной улицы в арку. Двор был заставлен машинами. За день дворники подмели территорию и побелили штакетники. На деревьях зеленели набухшие почки, нежная травка освежила затоптанные газоны. Двор выглядел нарядным и праздничным, но ощущение внутренней тревоги не проходило. Она вдруг вспомнила, что хотела зайти в магазин, купить что-нибудь на ужин. В холодильнике почти пусто. Но было лень возвращаться. Анна поднялась на свой второй этаж и открыла дверь квартиры. Тихо. В комнате Вовки порядок — уезжая, сын прибрал свои вечно разбросанные вещи.
Помешивая ложкой какао в любимой кружке, Анна подошла к окну. Окошко Вовкиной комнаты глядело во двор. Но кухня и комната Анны с лоджией выходили окнами на проезжую часть улицы Московской, тянущейся вверх, в Московскую горку. Хорошо — дом на пригорочке, это уже, считай, по высоте мой второй — как обычный третий этаж! Все первые этажи здесь, на Московской горке, заняты магазинами, салонами, конторами и ещё бог знает чем. Шумно, суетливо, мегаполисно…
И только под утро на два-три часа наступала благословенная тишина. Прихлёбывая горячий напиток, Анна задумчиво смотрела на проезжавшие внизу машины.
Муж всегда всё решал сам. И всегда всё делал так, как говорил. Он всегда считал, что поступает правильно, по-мужски. Сказал — точка! «В этом сила духа настоящего мужчины, — говорил он, — приняв решение доводить дело до конца. Чего бы это ни стоило».
Да! Чего бы это ни стоило…
…всегда…всегда… ох, дурачок…
…дурачок!
Развод. Он так вдруг решил. Три года назад. Ему это ничего не стоило.
Ей было 39 лет, а сыну 19. Парень заканчивал в университете второй курс дневного факультета. А теперь они с сыном остались вдвоём… одни.
Спустя год одиночества Анна вдруг почувствовала — ещё немного и жить просто не останется сил. Надо было что-то менять. Однажды февральским субботним утром она села за компьютер, открыла новый текстовый файл, и… пальцы замелькали над клавиатурой. Слова складывались в строчки. Строчки — в стихи и рассказы.
