1) К заповедям: не убий, не укради, не прелюбод[ействуй], надо прибавить: не проси.
2) Чем нелепее вера, тем она упорнее, тверже: вера в искупление, бессмертн[ики], малеванцы; чем разумнее, тем подвижнее, не упористее: всегда уясняется, проверяется.
3) Всё живое, настоящее растет незаметным ростом, и также истинная вера в душе одного человека и всех.
Утром встал бодро, писал письма и статью, слабо. Статью, кажется, брошу. Общее состояние дурное. Сердце слабо, и тоскливое, недоброе настроение. Получил письмо о Петражицком и о «праве». Хочется написать. В общем же, как ни стыдно признаться, хочется умереть.
18 Ап. 1909.
Нынче лучше себя чувствую. Писал письмо [о] Петражицк[ом] и педагогичес[кое]. Ничего больше не делал. Отделение чувствую.
1) Да, Толстой хочет быть правым, а Я хочу, напротив, чтобы меня осуждали, а Я бы перед собой знал, ч[то] Я прав.
19 Апр.
Только встал и чувствую себя, как и вчера, довольно бодрым. Видел во сне, что кто-то передает мне письмо или молитву Оптинского старца (забыл, как зовут) — старца учителя, я читаю и восхищен этим писанием. Там много всего прекрасного, спокойного, старчески мудрого, любовного, но я всё забыл, кроме одного, особенно тронувшего меня: то, что он никого ни учить не может, ни советовать поступить так или иначе. Учить не может, во 1-х, п[отому], ч[то] не считает себя выше и умнее кого бы то ни было, во 2-х, п[отому], ч[то] всё, что нужно знать человеку, сказано и в откровении (так говорит старец), и в сердце каждого. Советовать же не может сделать то или другое п[отому], ч[то] никто не знает и не может знать, какое положение, какой поступок, тот или другой, даст большее внешнее, телесное благо. Всякое положение, всякий поступок по отношению к внешнему благу и к возможности внутреннего истинного блага — безразличны. Только бы мне самому всегда поступать по воле Бога! Всё это так плохо размазано, записано здесь, а во сне это было удивительно на >3/>4 печатной странички. Особенно тронула меня вера в то, ч[то] всё, ч[то] совершается во внешнем мире, безразлично для нас, п[отому] ч[то] наверное хорошо — благо для всех и всего, и ч[то] надо оставить заботу об этом, предоставив всё Ему, и тем больше направить все свои силы на то одно, ч[то] в нашей власти, — на исполнение в себе Его воли, — воли, состоящей в совершенствовании в любви. Сила, жизнь есть, требует приложения. Чем больше прилагаешь ее на внешнее, тем меньше остается ее для внутреннего, и наоборот. — Это совершенно подобно (хотя и неверно в отношении размеров) — подобно положению рабочего на огромном заводе. Рабочий приставлен к оч[ень] маленькому, вполне доступному его силам делу: вертеть, качать, цеплять что-нибудь, и он знает, ч[то] чем точнее он будет исполнять то, к чему он приставлен, тем лучше ему самому будет и тем лучше пойдет всё дело непонятного ему во всем устройстве завода. И точно так же, как ошибочно и губительно для себя будет поступать рабочий, если, отвлекаясь от назначенного дела или вовсе оставляя его, будет заниматься общими, не предоставленными ему делами завода, будет учить, поправлять других рабочих в виду наилучшего хода всего завода, устройства к[отор]ого он не знает и не может знать, — точно так же, как губительно (только для себя будет поступать такой рабочий, п[отому] ч[то] у хозяина рабочих без конца, и неработающий будет заменен работающим, ход же завода обеспечен), — точно так же поступает и человек, оставляя то дело внутреннего усовершенствования и проявления его в любви, к к[оторому] он приставлен, и отдавая свои силы на содействие тому делу, к[оторое] вне его власти и хода к[отор]ого он не знает и не может знать.
————————————————————————————————————
Что-то надо б[ыло] записать и оч[ень], казалось, хорошее, а теперь забыл. Вспомнил, вот что:
2) Если человек ясно только поймет, в чем его дело, и то, что не>91 его дело, то для такого человека будут совершенно одинаковой ценности поступки: поступок, к[отор]ый спасет от смерти тысячу человек, и поступок, состоящий только в том, ч[то] человек удержится от злого, осудительного, обличительного слова против человека, обидевшего его. Последствия того и другого поступка и всех наших поступков недоступны, непонятны нам; добрый же, нравственный поступок, если он вполне нравстве[нный], добрый, не имеет никаких других побуждений, кроме добра, не может быть ни больше, ни меньше, все такие поступки равны.
