К счастью, сиделка пациентки была очень разумным человеком, очень заинтересованным в этой ситуации, очень контактной, с удивительно хорошо поставленной речью, свободно владеющая современным языком. Этим и воспользовался автор в качестве своего терапевтического подхода, не знакомя с его целями и деталями саму пациентку.
На первом сеансе автор сказал пациентке, что она должна собрать всю свою волю, все свои физические и душевные силы, чтобы слушать внимательно каждый вопрос, который задает ей автор и приложить все усилия, чтобы на него ответить, каким бы странным он ни был. Пациентка в знак согласия кивнула головой, и ее спросили полное имя мужа. Прежде, чем она закончила свои первые попытки произнести его вслух, сиделка очень быстро назвала его имя, возраст, место рождения, что и записал автор с серьезным выражением лица так, как будто это сказала сама пациентка. Так же четко и медленно автор спросил у пациентки ее полное имя, включая и девичью фамилию. И снова сиделка, пока пациентка боролась со своими губами и языком, назвала имя, возраст, адрес и т. д. Продолжая в том же духе, автор серьезно задавал пациентке вопросы и записывал ответы на них, делая вид, что это ответы самой пациентки, некоторые из которых были намеренно приблизительными и даже ошибочньми. Постепенно удивление пациентки сменилось гневом и яростью, особенно тоща, когда стали даваться ошибочные ответы и даже неправильные сведения.
В конце часового периода автор заметил небрежно пациентке: "Вы сердиты, как мокрая курица, не так ли?", на что сиделка ответила очень воодушевленно, что ничего подобного с Энн не произошло. Автор продолжал: "А вы действительно не хотите сюда приходить больше, не правда ли?" И снова сиделка торжественно заверила автора в обратном в то время, как пациентка в ярости дрожащими губами пробормотала: "Я об-беща-обещала", -- и вышла из комнаты. Было заметно, что ее шаг был более устойчив (совсем немного), чем тогда, когда она входила.
На следующий день, как только пациентка (ее звали Энн) была усажена в кресло, автор попросил ее рассказать о себе, и немедленно Джейн (так звали сиделку) включилась в разговор, быстро сообщив автору такие сведения об Энн, как дата и место рождения, учеба в школе, имена ее учителей, годы учебы в колледже, некоторые даты из семейной жизни. Многие
из этих сведений были приблизительными, а многие попросту ошибочными. Энн смотрела на Джейн со все возрастающим гневом, а потом и на автора, который записывал эти сведения и вел себя так, как будто это говорит сама Энн. Все это время губы и рот Энн шевелились, стараясь произнести какие-то слова ответа, поправить Джейн, и когда сеанс подошел к концу, о чем заявил автор, одновременно назначив час следующей встречи, Энн вышла из кабинета еще более устойчиво, чем накануне. Но автор вернул ее и сказал серьезно, что дневная программа была составлена для нее, и что сиделка ответственна за то, чтобы Энн сдержала обещание о сотрудничестве. Энн энергично и сердито кивнула головой, быстро повернулась, сделав только один шаг назад, и вышла, все еще сердясь.
Ее снова попросили вернуться, и, когда пациентке удалось зафиксировать свой взгляд на лице автора, ей медленно, несколько раз повторили, что она должна полностью подчиниться составленному для нее распорядку дня. Затем пациентке позволили уйти из кабинета; сначала она шла медленно, как бы находясь в состоянии транса, а потом пошла гораздо быстрее. Автор не сделал никаких попыток проверить ее на гипнабельность, так как его клинический опыт показывает, что при закреплении гипнотических реакций субъекта, нет необходимости давать ему знать об этом на первых этапах. Наоборот, чем меньше пациенты осознанно понимают это, тем больше они пытаются помочь при терапевтических процедурах.
Много позже Энн сказала автору: "Меня к вам послали на сеансы гипноза, но вы ни разу не пытались использовать его. Хотя сейчас, оглядываясь назад, я уверена, что вы вводили меня в состояние транса много раз, когда я не знала этого. Когда я сердилась на людей, это могло продолжаться долго, даже несколько лет. Но с вами было по-другому. Я сердилась, действительно сердилась, но на следующий день, когда я все еще была зла на вас, что-то во мне заставляло меня приходить сюда. Может быть, это просто означает, что вы добирались до моего подсознательного, и поэтому я возвращалась. Вы много раз вводили меня в состояние транса?" На этот вопрос, поскольку она еще не достигла нужных успехов, на которые рассчитывал автор и которые считал возможными, последовал стандартный для таких случаев уклончивый ответ: "Я люблю помогать своим пациенткам, но обычно я даже не пытаюсь объяснить им, что я делаю. Я вам отвечу на ваш вопрос так: "Вы можете считать, как вам хочется, и в любом случае ваша догадка подойдет мне". Такой ответ закрывал вопрос, не отвечая на него, и оставлял автору свободу вызывать у пациентов состояние транса с воображаемыми или изолированными гипнотическими явлениями, и при этом пациент не сознавал, что происходит. Гораздо охотнее пациент воспринимает такие проявления как свои сознательные, намеренные усилия, чем как пассивное ответное действие, вызванное гипнотерапевтом. Заставить пациента думать: "Смотрите, что я (пациент) могу делать", -- гораздо эффективнее, чем позволить пациенту понять, что может терапевт заставить его делать.
