Хаксли был в восторге от своих успехов, но заявил, что в этом интеллектуальном опыте при восстановлении памяти не было каких-либо эмоциональных проявлений, говорящих о нем как о личности. Это привело к дискуссии по вопросам гипноза и "глубокой рефлексии", во время которой создалось ощущение, что Хаксли неоднозначно оценивал эти эксперименты. Хотя Хаксли был в восторге от своих гипнотических ощущений, поскольку они представляли для него определенный интерес и давали новые понятия, он в какой-то степени оказался в затруднительном положении. Он понимал, что, в качестве чисто личного опыта, получал субъективную пользу от состояния "глубокой рефлексии", чего нельзя было сказать о гипнозе, который только увеличивал объем его знаний. "Глубокая рефлексия", как он заявил, давала ему определенные внутренние ощущения, игравшие значительную роль в его образе жизни. Во время обсуждения он неожиданно спросил, можно ли использовать гипноз для исследования его психоделических опытов. Его просьба была удовлетворена, но при выходе из состояния транса он сказал, что у него возникло чувство, что гипнотические ощущения во многом отличаются от ощущений, возникающих при "глубокой рефлексии". Как он объяснил, гипнотические ощущения не создают у него постоянного субъективного чувства, что он находится посередине своего психоделического опыта, и параллельно с "содержанием чувства" наблюдалось упорядоченное интеллектуальное содержание, в то время как "глубокая рефлексия" устанавливала глубокий устойчивый эмоциональный фон, на который он мог "сознательно и почти без усилий накладывать интеллектуальную картину своих мыслей". В конце Хаксли высказал полное сомнений замечание, что его краткий, но такой напряженный опыт с гипнозом не совсем еще понятен ему и что он не может предложить более разумного комментария, пока не поразмыслит над этим.
Он попросил ввести его в еще более глубокий транс, в котором ему были бы индуцированы более сложные явления, чтобы он смог более тщательно исследовать свою личность. Быстро оценив в уме все, что было сделано, и все, что можно еще сделать, я решил, что нужно вызвать глубокое состояние транса с возможностью диссоциативной регрессии, то есть процедура регрессии путем диссоциации его от определенной части прошлого жизненного опыта, который он мог рассматривать с точки зрения наблюдателя, находящегося в другой временной точке своего жизненного пути. Я. почувствовал, что лучше всего сделать это методом путаницы. На мое решение повлияло то, что я знал о неограниченных интеллектуальных способностях Хаксли и его любознательности, которые могли бы способствовать введению его в нужное состояние. К сожалению, у нас тогда не было магнитофона и мы не могли записать все детали внушений, с помощью которых Хаксли все глубже и глубже погружался в транс до такого состояния, чтобы перед ним "в полной ясности, в живой реальности" появился определенный эпизод его прошлой жизни, имевший для него актуальное значение. Это было намеренно туманное, однако многообещающее и обширное внушение. И я просто положился на его интеллект, предоставив Хаксли самому сделать выбор, который я даже не пытался предугадать. Конечно, были и другие внушения, но все они основывались на внушении, которое цитировалось выше. Я имел в виду не какую-то определенную ситуацию, а, скорее, постановку сценического представления, так, чтобы Хаксли сам мог определить задачу. Я даже не пытался размышлять о том, что могли значить для него мои внушения.
Вскоре стало очевидным, что у Хаксли возникает интенсивная гипнотическая реакция. Он поднял руку и довольно громко и настойчиво сказал: "Послушайте, Милтон, вы не возражаете, если я предложу вам подняться наверх? Здесь внизу происходят чрезвычайно интересные вещи, а ваш беспрерывный разговор отвлекает и ужасно раздражает меня".
Более двух часов Хаксли сидел с открытыми глазами, напряженно глядя перед собой. Игра воображения на его лице была быстрой и явно говорила о смущении. Частота его пульса и дыхания неожиданно и необъяснимо изменялись. Каждый раз, когда я делал попытку заговорить с ним, Хаксли поднимал руку, а иногда голову, и говорил так, будто я находился над ним на какой-то высоте, и часто с раздражением просил меня замолчать.
