Ричард Сен-Викторский оставил нам один очень красивый отрывок, описывающий великолепия рая.
Они невыразимы и бесчисленны и нет человека, зрившего их, который бы мог о них поведать и даже точно их припомнить. Тем не менее, называя самые прекрасные вещи, мы знаем, что можем воскресить в сознании некие остаточные следы небесного великолепия.
Я предположил бы, что наш трубадур - менее болезненным и более логичным путем пришел к тому, чтобы связать воедино все эти разрозненные фрагменты, создав некий универсальный компендиум сравнений. Дама становится своего рода каталогом, вбирая в себя все совершенства. Она служила своего рода мантрой.
"Любящий непрерывно пребывает в мысленном созерцании своей дамы (co-amantis)". Перед нами - 30-е правило латинского рыцарского кодекса, который, якобы, был в ходу еще при дворе короля Артура. Позволим себе заметить, этот кодекс, - вовсе не кодекс "trobar clus", и не устав эзотерического братства, в лучшем случае, он - лишь внешняя составляющая последних, однако именно данный свод норм скрашивал жизнь Алиеоноры Поиктерской или Марии Шампаньской[28].
Ведь даже в том, что я назвал бы "естественным ходом событий", есть момент экзальтации, есть нечаянные озарения, или, по крайней мере, видения, которых удостаиваются, не прилагая к тому надрывных усилий.
Пусть служители Любви ходили бледные и заплаканные, пусть они страдали
то от внезапного жара, то от озноба, - они никогда не заигрывали со столь противоестественными состояниями, как "темная ночь души"[29]. Электрический ток, встречающий сопротивление, дает свет. Я полагаю, что условия жизни в Провансе подразумевали наличие весьма жестких ограничений, порождая тем самым напряжение, достаточное для достижения требуемых результатов, напряжение, немыслимое, скажем, в условиях императорского Рима.
Ответ на вопрос, насколько подсудно искусство "морали" - или моральному кодексу в его современном понимании, зависит от точки зрения, однако Арнаут, в любом случае, не более аморален, чем Овидий[30]. Хотя позиция латинского doctor amoris и позиция gran maestro de amore заметно отличаются: взять хотя бы отношение поэтов к отсрочке исполнения желаний - Овидий предпочитает игнорировать психическую функцию.
Возможно, вера в высокие чувства так же далека от отношения к страсти как посреднице между миром чувственным и идеальным, от культа Любви, как этот культ - от Овидия. Следует принять во внимание настроения времени, и самые интересные улики, проливающие свет на нашу проблему, собраны Реми де Гурмоном в его "Le Latin Mistique", где мы читаем:
Qui pascis inter lilia
Septus choreis virginum.
Quocumqque pergis virgines
Sequntur, atque laudibus
Post te caentes cursitant,
Hymnosque dulces personant.
[31] Шествующий среди лилий,
Окруженный девами в танце
Куда б ты не устремился,
вослед тебе девы, славя,
бегут, Тебя поют, гимны
сладкие выпевая.
Или:
Нард Колумбы в цветенье;
В каждом саду - как пламя;
Радостно деве с цветами
Стоять под яблочной сенью.
[32] Мы видим, что к персонажам христианского культа относятся как к языческим богам, Христос или святой Колумба превращаются в Аполлона, окруженного хором Муз, в Адониса, эту ежегодную жертву, "victima paschalis"[33]; уже в "секверах" Готшалька, монаха одиннадцатого века[34], мы встречаемся новое изысканное прочтение язычества, своего рода его обогащение[35]. Бог здесь становится вполне человеком, и не Его красота, но личность - цель любви и призыва.
Фарисей ропщет, когда женщина рыдает, осознав вину.
Грешник, он презирает того, кто, как и он, во грехе. Ты, не ведающий греха, снизошел к той, что раскаялась, Ты очистил погрязшую в скверне, возлюбил ее и тем сделал праведнейшей из праведных.
Она обнимает стопы учителя, омывает их слезами, отирает их волосами; она смазывает их мазями, покрывает их поцелуями.
